Девять дней Дюнкерка - Дэвид Дивайн

В начале войны, в 1939 году, я добровольцем вступил в британские экспедиционные войска во Франции. Если бы в тот памятный день меня попросили сказать, почему я стал солдатом британской армии, я бы, не задумываясь, ответил:

«Я иду воевать потому, что хочу мира. Мира для себя и для всех. Мира для Лондона и Ливерпуля, мира для Парижа и Амстердама. Мира, не омраченного военными сводками, выстрелами из-за угла и пулеметными очередями в открытом поле».

В осенние месяцы 1939 года все было предельно ясно для всех нас. Фашизм означал войну, смерть, варварство. Борьба против фашизма означала мир, жизнь, уверенность в будущем. Каждый из нас в то время свободно совершил свой выбор между демократией и нацизмом, между кровавой бойней без конца и прочным, длительным миром.

«Это – последняя война!» – говорили мне мои друзья в Париже.

Сейчас эта фраза звучит горькой иронией. Война окончилась, но долгожданные мирные дни не наступили и военные тучи сгущаются над землей. Далекая Корея уже стала полигоном для американских генералов. Сегодня американские летчики бомбят мирные города и села Кореи. Завтра пожары, зажженные в Корее, могут перекинуться на другие страны, на другие континенты.

(Современные факельщики войны только и мечтают о том, чтобы превратить во вторую Корею весь европейский континент).

Сейчас силы войны уже готовят новый пороховой погреб. Это – Германия. Именно в Германии я понял, что для того, чтобы долгожданный мир стал явью, его надо завоевать. Я понял, что сохранить мир, выполняя волю командующих оккупационными армиями, так же невозможно, как проповедовать заповедь «не убий», находясь в стане, возглавляемом сумасшедшими, одержимыми манией убийства… Я служил в британской армии с начала войны – в последнее время в чине майора. Но офицер не волен в своих действиях. Сегодня генералы и их хозяева пытаются отравить сознание народа лживой пропагандой, завтра они могут приказать мне и таким же, как я, стрелять в подлинных друзей английского народа, в наших союзников военного времени – в русских.

Я не хочу загадывать, как бы я поступил, если бы пушки уже стреляли. Но сейчас войны нет. Орудия молчат, и есть еще время бороться средствами разума и убеждения против безумцев, пытающихся разжечь мировой пожар.

Голос долга и чувство любви к родине, которые некогда вели меня в бой против фашизма, говорят мне:

«Борись за мир сегодня, ибо потом будет поздно!»

Война возникает не на открытых площадях, не в парламентах и не в аудиториях, заполненных простым народом.

Война подготовляется на секретных совещаниях, в частных кабинетах, о которых знают и куда имеют доступ лишь «избранные».

Для того чтобы бациллы войны вызрели окончательно, им нужен особый питательный бульон – строгая тайна, безнаказанность, безразличие простых людей к своей собственной судьбе. Война приходит к народам с «черного хода», из глухих политических закоулков, где какой-нибудь делец – головорез от политики – может спокойно творить свое грязное дело. Война не терпит гласности. Войну можно предотвратить, если каждый человек честно и прямо скажет: «Я не слепой крот, а свободный гражданин своей страны. Я вижу, как профессиональные провокаторы сеют рознь между народами. Меня не обмануть лживыми словами о неизбежности „последней битвы“».

Если я, и мой друг, и еще миллионы людей, не знакомых мне, но близких по духу, скажем это – войны не будет!

Для того чтобы предотвратить войну, нужно рассеять опасный военный дурман. А для этого каждому из нас надо выбрать свой путь.

Перед нами два пути: путь войны, хаоса, разрушений и путь борьбы за мир на долгие и долгие годы. И каждому из нас снова надлежит сделать свой выбор между этими двумя путями.

Я бы хотел, чтобы факты, известные мне, стали известны также и другим, чтобы они помогли разорвать пелену лжи и обмана, которой бесчестные политиканы хотят прикрыть свои грязные дела.

Я сижу за своим письменным столом в Берлине. Перед моим мысленным взором проходят тысячи знакомых лиц, важные и неважные эпизоды жизни, исторические события, свидетелем которых я был, и сугубо личные воспоминания.

Как выбрать из этого калейдоскопа самое нужное, самое значительное?

А главное – с чего начать?

Я беру перо и вывожу на чистом листе бумаги одно слово: «Дюнкерк».

В истории последней войны Дюнкерк считается концом первого этапа английского сопротивления. Для меня Дюнкерк – это начало. В моей жизни Дюнкерк – переломный пункт. В дни Дюнкерка я утратил большую часть тех иллюзий, которые свойственны человеку моей национальности, моего круга и моего воспитания. В дни Дюнкерка началось мое мучительное прозрение. Именно тогда у меня впервые зародились сомнения в правильности той политики, которую проводило британское правительство в отношении нацистской Германии и в отношении английского народа.

Поэтому я начинаю с Дюнкерка.

В последние дни мая и в первые дни июня 1940 года основная масса британских экспедиционных войск эвакуировалась из Дюнкерка в Англию. Над английскими морскими транспортами кружили самолеты с черной жирной свастикой. Немецкие орудия стреляли безостановочно. Но войскам было не до самолетов. Униженные, потерявшие почти все свое вооружение и раздраженные своей беспомощностью, солдаты, крепко стиснув зубы, смотрели, как все дальше и дальше удаляются окруженные густым дымом берега Франции.

– Битва за Францию проиграна, – заявляли наши командиры.

– Чепуха! – говорили между собой солдаты. – Битва за Францию еще не начиналась.

Для меня и моих товарищей Дюнкерк был больше чем просто поражение. Сражающаяся армия без большого труда может перенести временные неудачи. Солдаты знают, что военное счастье переменчиво.

Но Дюнкерк был хуже, чем поражение. Дюнкерк был бегством с поля боя. Дюнкерк был предательством по отношению к нашей союзнице Франции. Дюнкерк был пощечиной для английских солдат, которые хотели сражаться, а не эвакуироваться под огнем вражеских орудий.

Стыд за полученный от командиров приказ – спасаться бегством – отражался на лицах солдат тыловых частей и отрядов прикрытия, вместе с которыми я отплыл из Гавра в Саутгемптон через неделю после эвакуации главных сил.

Британская пропаганда, описывая Дюнкерк, объясняет наше бегство «высшими стратегическими соображениями». Она пытается доказать, что наша армия была неспособна драться. Армия была якобы дезорганизована, почти безоружна или же вооружена устарелым оружием. Все очевидцы дюнкеркской катастрофы знают, что это либо неправда, либо явное преувеличение. Прежде всего наши солдаты во Франции были боеспособны, они хотели и могли сражаться против Гитлера. Это подтверждают тот энтузиазм, который проявляли наши солдаты в учебных лагерях около Руана, и тот подъем, с которым они пели свою излюбленную песню: «Мы повесим сушить свое белье на „линии Зигфрида“». Утверждение, что нашей армии не хватало оружия, – явная передержка. До Дюнкерка у нас было оружие. Безоружными мы стали после Дюнкерка, то есть после того, как по приказу свыше побросали на французском побережье свои танки и орудия, свои склады боеприпасов. Наше вооружение во Франции было далеко не таким плохим, как это пытались доказать некоторые «специалисты» с целью оправдать поражение в Дюнкерке.