Двадцать третий пассажир - Себастьян Фитцек

Наоми горько рассмеялась.

Она не имела ни малейшего понятия, как паук узнал о ее тайне. И, как нарочно, на круизном лайнере.

Но если рассмотреть это при свете дня, то теперь все приобретало смысл.

Только чтобы я никогда больше не могла ничего рассматривать при свете дня.

Наоми почувствовала, что у нее в голове зарождается опасная мысль, и начала напевать про себя мелодию. Она знала, что скоро ей позволят умереть.

И не потому, что я несу ответственность за гибель своей лучшей подруги.

Она приоткрыла рот.

И не потому, что я занималась сексом за деньги.

Ее звонкое, дрожащее гудение перешло в гортанный звук, начало нарастать…

С незнакомыми мужчинами. Многими мужчинами.

…затем перешло в крик, который становился все громче и громче, пока ему, усиленному эхом глубоко внизу в колодце, наконец не удалось…

А потому, что три года тому назад я…

…заглушить в ее голове…

…потому что я начала мою…

…мысль о самом ужасном из того, что она совершила в своей жизни.

…потому что я…

Крик был таким громким, даже оглушительным, что какое-то время она не чувствовала ничего, кроме желания еще раз увидеть свою любимую маленькую девочку, прежде чем, наконец-то и, дай бог, поскорее, наступит конец.

Анук. Фонарик. Карандаши. Рисовать.

Такие состоявшие только из одного слова мысли роились в голове Мартина, с силой бились о черепной свод, производя при этом глухой гул, как дисгармоничная музыка к фильму, сопровождающий те картины, которые в этот момент мелькали перед его внутренним взором. Картины, которые напомнили ему о его прежних встречах с Анук: девочка в ночной рубашке, молча сидящая на кровати, использующая предплечья в качестве точильного камня для своих ногтей.

Мартин подумал о том, как Герлинда рассказала ему о фонарике, и вспомнил, как на пути к капитану столкнулся с подвыпившим пассажиром со светящимся напитком в руке. Казавшиеся на первый взгляд бессвязными обрывки мыслей неожиданно слились теперь в единое целое.

Во время этого, как Мартин предполагал, последнего спуска в «Адскую кухню» Бонхёффер оставил его одного, после того как сначала побежал вслед за ним и перед входом на палубу для служебного персонала даже загородил дорогу.

– Что вы выяснили? – допытывался он.

Мартин уже было собрался выложить Бонхёфферу свое подозрение, но в этот момент зазвонил мобильник капитана.

Находившаяся в капитанской каюте Юлия Штиллер, мать пропавшей девушки, снова пришла в себя и попросила позвать Бонхёффера. Точнее, она потребовала, чтобы он явился к ней.

– Негодяй! Где ты только пропадаешь? Как ты мог поступить так со мной?

Юлия так кричала, что Мартин мог слышать каждое слово, хотя Бонхёффер крепко прижимал свой мобильник к уху.

Капитан обещал, что присоединится к нему, как только посмотрит, как там Юлия, но сейчас Мартин стоял один перед дверью в палату Анук. От волнения его руки вспотели, когда он пользовался своим электронным ключом. Не постучав, он вошел в комнату.

И оказался перед пустой кроватью.

На мгновение он растерялся и был не способен ясно мыслить. Он гипнотизировал взглядом покинутую кровать, словно надеялся, что Анук материализуется, если он будет достаточно долго смотреть на измятую простыню.

Как такое возможно? Ведь у Анук нет ключа. Она не может ВЫЙТИ ОТСЮДА!

Мартин пребывал в крайнем смущении не более секунды, но затем шум сливного бачка в туалете вывел его из состояния паралича. Находившаяся справа от него дверь ванной открылась, и, шаркая ногами, оттуда появилась Анук. На ней была свежая ночная рубашка, а колготки она, по-видимому, сняла. Анук была босиком. Увидев Мартина, она испуганно шмыгнула назад в ванную.

– Стой! – воскликнул Мартин и своевременно поставил ногу перед дверью, которую Анук собиралась захлопнуть. – Не бойся меня, я тебе ничего не сделаю.

Он снова распахнул дверь. Анук вжала голову в плечи, закрыла ее обеими руками и начала отступать назад, пока не наткнулась на унитаз. Она опустилась на крышку унитаза.

– Ты же еще помнишь, кто я, или уже забыла?

Он сунул карточку-ключ в нагрудный карман своей рубашки и подождал, пока Анук успокоится и начнет дышать ровнее. Прошло какое-то время, пока она поняла, что он не собирается трогать ее. Когда она отважилась опустить локти и посмотреть ему прямо в глаза, он улыбнулся ей. По крайней мере, попытался придать уголкам своего рта соответствующее положение. С тех пор как он вошел в «Адскую кухню», у него снова заболела голова. Тупая боль в висках, которая скоро перейдет в постоянную, тянущую боль.

– Смотри, я буду просто стоять здесь, – сказал он и поднял вверх обе руки. – Могу я попросить тебя об одном одолжении, если пообещаю, что не сдвинусь с места и не приближусь к тебе?

Никакой реакции. Ни кивка. Ни малейшего движения бровей. Анук оставалась по-прежнему нема как рыба. И тем не менее, несмотря на болезненную бледность ее лица и испуганную позу, Мартину показалось, что появились первые признаки психического выздоровления.

Ее взгляд уже не был безучастным, а скорее выжидательным, настороженным. Она ни на секунду не спускала с него глаз; не так, как еще вчера, когда большую часть времени смотрела сквозь него. Были и другие признаки, указывающие на то, что она поднялась еще на несколько ступенек вверх по лестнице, ведущей из подвала ее души: она больше не чесалась и не сосала большой палец, хотя находилась в состоянии крайнего возбуждения.

Заметив пластыри с изображениями животных, которые удерживали в правильной позиции бинты, Мартин пришел к заключению, что ассистент Елены наложил девочке новые повязки.

– Не беспокойся, нам не обязательно разговаривать, – сказал он успокоительным тоном.

Если он правильно оценил ее состояние, то сможет узнать от нее все, что ему нужно, и при этом травмированной девчушке не придется даже открывать рот.

– Я пришел только потому, чтобы передать тебе некоторые вещицы, которых тебе давно недоставало.

Он показал ей фонарик.

Ее реакция была просто поразительной. Анук мгновенно вскочила с крышки унитаза и потянулась к руке Мартина. Хотела вырвать у него фонарик, но он оказался быстрее и успел убрать руку с фонариком.

– Только в том случае, если ты скажешь мне правду, – потребовал он. Мартин почувствовал комок в горле, так как эти слова вызвали в нем воспоминания о Тимми, как в былые времена он сам «шантажировал» его.

«Можно я пойду поиграю в теннис, папа?»

«Только после того как уберешь в своей комнате».