Мировой кризис. Восток и Запад в новом веке - Тимофей Сергейцев

Западнизация (в терминах А. Зиновьева) есть новый тоталитаризм. Культурное разнообразие мира должно быть унифицировано, по планам атлантических авторов нового мирового порядка, в пользу западного капитализма, западной управляемой демократии, западного мировоззрения. Однако победа этого проекта отнюдь не предрешена. Не спешите записываться в «новые бандеровцы» и «новые власовцы». Их исторические прародители тоже считали, что перешли на «правильную сторону истории» и поспешили присягнуть новому порядку. Как выяснилось, они ошибались. Химера мировой власти – ложный объект западного атлантистского мышления, однако это придется в очередной раз исторически доказывать. Не привыкать.

Шанхайская организация сотрудничества чуть младше, чем первое президентство Путина. Но только чуть-чуть – ей 15 лет. Не блок, не альянс, не союз. Что же это такое и что, казалось бы, может такое аморфное с точки зрения времен холодной войны объединение, да еще и из стран, которые так называемый цивилизованный мир Запада к «своим» не относит?

Стоит вспомнить, что и сама европейская цивилизация родилась на «задворках» мира великих и древних царств, в какой-то там «Древней Греции». А в ШОС уже сосредоточена почти половина населения планеты и пятая часть ее экономики, а также две самые мотивированные армии – российская и китайская, – неплохо вооруженные.

Свобода и гибкость формализации обязательств для стран-участниц в ШОС – это, с одной стороны, преимущество перед ЕС (пусть и оплаченное трудностями согласования позиций, но разве в ЕС таких трудностей меньше?). А с другой – возвращение к европейским же принципам цивилизационного единства, к тому, что в постнаполеоновской Европе называлось «европейским концертом», который даже воевать позволял друг с другом, но все-таки по некоторым правилам. «Европейскому концерту», в который была принята и совсем неевропейская Япония после реставрации Мейдзи, положили конец мировые войны.

Сегодня «концерт» возрождается, но уже в евразийском формате, имея более сложную конфигурацию, чем его предшественник 200-летней давности, и, возможно, более дальнюю и глубокую историческую перспективу. Скептики, маскирующиеся под прагматиков, трактуют ШОС как сугубо региональную инициативу, дескать, «хорошо, что в Центральной Азии будет больше дорог (а кое-где они появятся вообще впервые) и меньше конфликтов, но это же – только в Центральной Азии».

Тут самое время вспомнить, что такое регион.

Регион – это узел взаимодействия многих государств и экономических агентов, многие из которых, в свою очередь, мультигосударственны, межгосударственны, трансгосударственны. Регион – это географически выраженный полюс организации всего мира по тому или иному признаку, оборотная, диалектическая сторона глобализации. Собственно, глобализацию и направляют по тому или иному пути, создавая или разрешая так называемые региональные проблемы.

Британский мир подарил всему человечеству как минимум два узла кажущихся неразрешимыми региональных конфликтов. Такими их представляют всеми доступными актуальными политическими средствами именно англосаксы, сегодня возглавляемые США. Один конфликт – между частями бывшей колониальной Индии: мусульманским Пакистаном и собственно Индией, преимущественно индуистской и решительно немусульманской.

Второй – безнадежный узел афганского конфликта, который пытался разрубить, подобно гордиевому узлу, и не смог поздний СССР. Американская интервенция в Афганистан, ставившая цель прямо противоположную: добавить к хаосу энергию «импортной демократии», напротив, своих целей достигла. Один многократный рост производства наркотиков в Афганистане (ставший частью бизнеса и самой американской армии) говорит сам за себя.

Разгребать последствия вмешательства в наши континентальные дела со стороны островитян – как с «маленького острова», где только что грянул Brexit, так и с «большого», занимающего почти всю Северную Америку, – придется нам. Поэтому не случайно в это коллективное «мы» в Ташкенте, на юбилейном саммите ШОС, вошли те самые Индия и Пакистан, до относительно недавнего времени – рычаги деструктивного влияния США в регионе.

ШОС, начиная с работы с самыми горячими точками Евразии – индо-пакистанским конфликтом и афганским узлом, – с очевидностью развивается как система коллективной континентальной безопасности XXI века. А где есть такая система, неизбежно возникают и возможности экономической синергии, дающей толчок и глобальному экономическому развитию. При этом усилия России на сирийском направлении органично вписываются в эту стратегию новой континентальной безопасности.

Если не полениться и открыть текст Ташкентской декларации, подписанной странами – участницами ШОС, включая и вновь присоединившиеся Индию и Пакистан, то нельзя не заметить, что ШОС позиционирует себя как глобальная сила, страхующая не совсем справляющуюся с вызовами современности ООН.

Не Совет Безопасности ООН с его застывшим в объятиях ядерного сдерживания конфликтом США против России, а всю большую «коллегию» стран, достаточно беспомощно взирающую на растущие числом и мощностью глобальные проблемы. То, что страны-участницы ШОС связали себя скорее «слабыми», чем «сильными» организационными ограничениями, оставляет пространство и надежду на реанимацию реального международного права, которого так мало осталось в ООН. И которое так жизненно необходимо мировому сообществу государств-наций.

Символично, что на пресс-конференции, посвященной закрытию Ташкентского саммита ШОС, Владимиру Путину пришлось в основном комментировать Brexit. Не мы этот Brexit, конечно, организовали, как уверяют некоторые западные деятели, борющиеся, как они сами утверждают, с «русской пропагандой». Но при этом льющие воду на мельницу этой самой «русской пропаганды». Запутались, видно, как и с самим Brexit. Но то, что русские явно вышли со своей глобальной интеграционной стратегией на оперативный простор, как говорят военные, кажется, не подлежит сомнению.

В свое время немцы превратили Восточную Пруссию в неприступную крепость, которая если и не должна была полностью остановить «советские орды», то хотя бы надолго затормозить наше продвижение на Запад и позволить Германии избежать русской оккупации – безоговорочной капитуляции, окончательного падения нацизма.

Поэтому и брали эту неприступную крепость быстро, с ходу. Со всеми вытекающими последствиями. Близкий родственник одного из нас, фронтовой разведчик, получивший полдюжины пуль в спину в водах реки Преголи, по улицам Калининграда ходить спокойно не мог. Он помнил все пулеметные гнезда, доты, подворотни и окна, откуда извергалась смерть. Вместе с несколькими килограммами мышц спины он утратил всякую возможность думать о гипотетическом возвращении немцев в город вообще, и уж совсем чудовищным показалась бы ему мысль о том, что эти милые люди принесут с собой блага культуры, которые мы не можем обеспечить себе сами.

Следующее поколение несколько поменяло свои реакции. Однажды к нашим знакомым во время воскресного обеда вошли в дом незнакомые пожилые люди, причем через дверь, о существовании которой все давно забыли и считали ее частью стены; когда оказалось, что это немцы, выселенные из этого самого дома при переходе территории к СССР и что ключ от двери был закопан ими под дубом во дворе, наши знакомые умилились необычайно, усадили незваных гостей пить чай, так и не задавшись вопросом: а хорошо ли и правильно ли, что эти «туристы» – а они валом повалили в Калининград в 1990-е – считают этот дом по-прежнему своим? Примирение примирением, но земля эта теперь наша, и перед тем как зайти в гости, если, конечно, хозяева вас ждут, следует как минимум постучаться.