Наутилус Помпилиус. Мы вошли в эту воду однажды - Леонид Порохня

В тот момент они доигрывали долгую историю дальнейшего Лесиного обучения. Она — певица. Я не знаю в подробностях, но в этом деле есть какой-то возрастной лимит на дальнейшее обучение — либо ты до тридцати с чем-то поступаешь на, говоря условно, «повышение квалификации», либо — все, проехали. Срок у Леси подходил, надо было что-то делать. Почему нужное заведение нашли именно в Лондоне, я не знаю. Но нашли. И завертелось — документы, язык, какое-то экзамены. Дочь Каролина была в Минске, так что жили они не просто на три дома — на три страны; все это требовало энергии и денег. А у Ильи постепенно набирала силу боль в спине.

Параллельно происходила еще одна досадная история — в начале августа под Екатеринбургом должен был состояться юбилей «Урфина Джюса». Двадцать пять лет. На турбазе Селен, где некогда происходил забавный рок-семинар Свердловского рок-клуба — очень пьяное мероприятие. Юбилей собирались отмечать с помпой, с киносъемками, с гостями…

Илья среди гостей не планировался. Не буду писать, кто там был «за», кто — «против», какие произносились аргументы с аргументиками, но в итоге Илью не позвали. Он сидел на кухне в Васнецовском, машинально тер рукой спину и никак не мог решить — то ли приехать «внаглую» и устроить им всем «похохотать» (а он это умел), то ли — «ну их». В итоге, юбилей «Урфина» прошел громко, с гостями, но без Ильи. Через неделю в Москву приехал Шура Пантыкин, пришел к Илье в гости и долго рассказывал, как все хорошо прошло. От этого Илья еще больше расстроился. Как ни верти, «Урфин Джюс» от него отрекся. Публичным образом.

Вскоре Леся, благополучно поступившая и получившая грант на обучение, уехала в Лондон. Обживаться. Дочь Каролина была в Минске, у бабушки. Илья остался в Москве один. Спина болела все сильней. А надо было собираться — они окончательно решили перебраться в Лондон, а что дальше, видно будет. Илья из дома почти не выходил — боль становилась все сильнее. А если выходил, передвигался трудно.

Александр Пантыкин на юбилейном концерте «Урфина Джюса», 5 августа 2006 года. Фото Алексея Петрова

В конце августа собрались на премьеру фильма Мурада Ибрагимбекова «Три девушки». Сговорились на семь, мы пришли — Ильи нет. Позвонили — «Я иду». Ладно, ждем. Вокруг бессмысленная премьерная тусовка из тех, которые я, честно говоря, крепко недолюбливаю. Ждем, звоним Илье — «Я иду». Вокруг тусня, когда кино начнется, как это всегда бывает, понять невозможно. Звоним Илье — «Я иду». Прошло полтора часа, мы с женой решили сваливать. Вышли на Тверскую, зашли в магазин — звонок — Илья: «Куда вы делись?! Я пришел, вас нет — что за дела?!» — и так далее. Очень рассердился, пришлось возвращаться.

Стоял он криво, держался за бок, вытирал пот, и вдруг стало ясно, что он действительно все это время шел. Не знаю, откуда. Пришел, кстати, вовремя — кино тут же началось, и в зале сидел опять тот же Илья, что и всегда. Взгляд острый, быстрый. Смотрел на экран, при каждой шутке мгновенно поворачивался, смотрел, как мы реагируем, удовлетворенно кивал, опять смотрел на экран, затем — вокруг, затем на нас… Успел увидеть все, что его интересовало.

Потом сидели в китайском ресторане. Выпили водочки, Илью слегка отпустило, хвалили кино. До сих пор считаю, что это одна из лучших картин «нулевых годов». Как и многое лучшее, почти никому не известная. А жаль. Позвонили Мурику, поздравили, вышли на улицу. Илья изменился. Сказал: «Я пошел». И как-то медленно, кривенько тронулся прочь по улице…

Думаю, он знал, что с ним. Именно поэтому не давал заманить себя в больницу. Саша Орлов с женой Светой несколько раз пытались отвезти его на осмотр, подъезжали к подъезду, звонили — «Выходи!» — Илья что-то рассказывал, почему именно сейчас не может выйти. И не выходил. Говорил, что нужно собирать вещи — квартира в Васнецовском была съемная, ее предстояло освобождать; да и оставлять эти самые вещи было некому. Помогать он тоже никого не звал; почти ползал по комнатам, паковал вещи. Потом отправлял их каким-то грузовиком в Минск. Потом все, что он с таким трудом собирал, сгорело — пожар. Но это где-то через год, наверное…

Уезжал через пару дней после дня рождения. Перед этим выпили. Илья лежал — сидеть он не мог. К ночи приехал Петя, однокурсник Леси, эдакий изумительно красивый певец, баритон, кажется. Пошел ловить такси, а поймал почему-то черный «Мерседес». Стали спускаться — в лифте Илья стоять не мог, присел на корточки у стенки, привалился головой к Ленке, она прошлась по волосам рукой — волосы были мокрые. Илья дошел до машины и, не обернувшись, не прощаясь, ввалился в нее, упал на заднее сиденье. И они уехали.

На поезде он добрался до Минска, прихватил там Каролину, и они двинулись в Лондон. Сложным путем — сперва поездом, потом парой любимых Ильей лоукостеров — с шестилетней дочерью и тремя тяжеленными чемоданами. Слава богу, кто-то постоянно помогал — было видно, что человек болен, так что просить не приходилось.

Из аэропорта в Лондоне доехали до дома в кэбе, Илья выйти из него не мог. Выполз на четвереньках и улегся на газон. Леська встала над ним и разревелась.

Он сделал то, что было главной целью последних месяцев — он приехал к своим девочкам. Леську он любил. Каролину (теперь она — Эрин) обожал. Илья и вообще-то был чадолюбив, детей — Стаса, Лизавету и Игната — всегда пестовал, как мог, поскольку жили они в Е-бурге, а он — в Москве. Но Каролину обожал.

Поселились в снятом доме. Каролина пошла в английскую школу. Илья, пусть это было трудно, ходил ее забирать и очень гордился тем, что девочку в школе хвалят. При том что она почти моментально начала говорить по-английски, который с нею никто не учил. Илья и этим гордился. И однажды решил проверить, насколько точно она переводит слова. Он-то был переводчик… А она — нет. Сказала: «Папа, что значит, перевести "это слово"? Это разные языки — одно на другое не переводится!»… Илья хохотал, рассказывая: «Дала папе-переводчику по носу»…

В остальном, сидел дома. Звонил, говорил подолгу. То час, то два… С его умением отыскивать оптимальные решения Илья быстро нашел какой-то телефонный трюк, который стоил предельно дешево. Правда, и звучало, надо сказать, предельно погано, говорить было трудно. Я был часто занят, отдавал трубку жене Ленке, и они трещали уже часами. Честно говоря, последние годы Илья вообще был откровенней с Ленкой, чем со мной.

Жаловался он на боль в спине и на лису. Жили они возле парка, из которого приходили лисы, шарились по помойке. Одна повадилась скрестись в дверь по ночам. Нужно было из спальни на втором этаже спуститься вниз и шугануть ее, как следует, но спуститься Илья не мог. Во всяком случае, ночью один не решался. Лиса скреблась. Можно было швырнуть в нее чем-нибудь из окна второго этажа, но в Лондоне швыряние в лис «чем-нибудь» не только не одобряется, но карается. «Увидит кто-нибудь — обязательно настучит,» — говорил Илья. Лиса приходила скрестись каждую ночь. Илья лежал в постели и материл ее шепотом, чтобы Леську не разбудить.