Власов: восхождение на эшафот - Богдан Сушинский

То, что организацию встречи Верховный вновь поручает ему, Лаврентий понял. Однако понял и то, что вождь хочет, чтобы инициатива проведения такой встречи якобы исходила от него, Берии, и, возможно, еще от кого-то из членов Государственного Комитета Обороны и членов Политбюро. В таком случае Сталин всего лишь вынужден будет «прыслушаться к авторытэтному мнэнию группы таварищей».

По документам, которые имелись в этой папке, Берии нетрудно было восстановить и всю хронологию событий. Когда войска рейха уже готовы были растерзать Польшу, рейхсминистр иностранных дел фон Риббентроп, от имени фюрера, предложил Молотову заключить пакт о ненападении, да к тому же сроком на целых двадцать пять лет.

Сталин прекрасно понимал, что соглашаться нужно, но понимал и то, что фюрер, по существу, пытается по дипломатическим каналам купить себе индульгенцию за «польские грехи». Но такая индульгенция, решил он, должна стоить дорого, очень дорого – в финансовом, техническом и территориальном измерениях.

Прежде всего, вождь заставил Гитлера обратиться к нему с личным посланием, в котором тот унизительно просил срочно принять фон Риббентропа как своего личного представителя. Затем к пакту о ненападении, заключенному 23 августа 1939 года, был пристегнут «секретный протокол», гарантировавший переход под юрисдикцию Страны Советов огромной части «польских территорий», уже отмеченных на карте, на которой стояли подписи высоких договаривающихся сторон.

Однако все это стало возможным только после того, как рейх согласился предоставить СССР кредит на триста пятьдесят миллионов марок, по которому обязался поставлять вооружение, двигатели, новейшие металлообрабатывающие станки и многое другое.

«Послу фон дер Шулленбургу. Сообщите рейхсканцлеру Германии Адольфу Гитлеру, что я готов буду встретиться с ним лично 17, 18, 19 ноября 1939 г., во Львове. Полагал бы прибыть специальным поездом и провести встречу в моем вагоне. С уважением И. Сталин»[63].

Из документов следовало, что после появления этого письма Риббентроп вновь примчался в Москву и провел переговоры с Молотовым, которые продолжались с двадцати двух часов почти до четырех часов утра. Берия на встречу приглашен не был, но знал, что в течение первых двух часов вождь сам присутствовал на этих переговорах, хотя, кажется, так и не произнес на них ни слова. Впрочем, для протокола, для фон Риббентропа и фюрера важен был сам факт его присутствия.

Единственное, на чем стороны тогда не сошлись – даты встречи. Предложенные Сталиным 17–19 ноября фюрера не устраивали. Он не мог ждать целых два месяца! За два месяца его войска способны завоевать территории еще двух таких «Польш»! Поэтому он просит перенести львовскую встречу на месяц раньше. И Сталин соглашается: действительно, почему бы не ускорить развязку всех тех территориальных размежеваний, которые теперь предстояли обоим вождям? А вскоре, точнее, 11 октября, появляется письменная гарантия Сталина того, что он готов встретиться с фюрером уже через неделю: «Послу фон дер Шуленбургу. Прошу вас окончательно считать временем встречи 17, 18, 19 октября, а не 17–19 ноября, как это планировалось ранее. Мой поезд прибудет к месту встречи в 15 часов 30 минут 17 октября 1939 г. С уважением И. Сталин».

Решительно захлопнув папку, Берия столь же решительно отсек в своей памяти все, что было связано с этими «делами давно минувших дней». Теперь ему было ясно, что в новом витке большой имперской рулетки Власову отводилась роль фактора устрашения, а значит, и военно-дипломатического натиска. Сталин не уверен, что фюрер согласится пойти на мир, или хотя бы на перемирие.

В любом случае, грустно подытожил Берия, дипломатические маневры обещали выдаться долгими и сложными[64]. Но это придет со временем.

Войдя в палату, Власов увидел сидевшую спиной к нему женщину, показавшуюся совершенно незнакомой. Вальяжно откинувшись на спинку кресла, она пускала дым в потолок, и так и не оглянулась – то ли не расслышала появления генерала, то ли не снизошла. Сразу же улавливалось что-то фальшивое уже в самой этой позе, которую вполне можно было назвать позой какой-то дешевой, но достаточно мнительной «ресторанной королевы на час».

Приближаясь к ней, Власов успел заметить: крашеные, крученные и взбитые волосы, закрепленные позолоченным гребнем; хромовые немецкие сапоги, черная юбка и зеленый офицерский китель с погонами лейтенанта вермахта.

Очевидно, Мария до конца намеревалась играть в абсолютное безразличие, дескать, приказали – я и пришла. Что дальше? Но стоило ей взглянуть на Власова, как сигарета в руке воровато задрожала. Едва слышно ойкнув, женщина медленно, обрадованно глядя на генерала, поднялась.

– Господи, Андрей! Товарищ, то есть я хотела сказать, господин генерал… – потянулась к нему руками, но сразу же отдернула их. – Как же безбожно вы постарели!

В свою очередь Власов тоже – но лишь на какое-то мгновение – подался к ней, обнял… Однако Мария сразу же почувствовала: это не то объятие, которым он много раз соблазнял ее там, на фронте. Это не объятие истосковавшегося мужчины, а всего лишь оскорбительная для всякой заждавшейся женщины дань традиции: как-никак столько не виделись…

– Я все понимаю, – прошептала Мария, целуя его в гладко, с немецкой аккуратностью выбритую шею (раньше-то он ее, щуплую, никогда толком не выбривал, всегда кустики волос торчали). – Меня предупредили.

– О чем предупредили, в стремени, да на рыс-сях? – он все же не удержался. Руки поползли по талии, ощупали вызывающе разбухшие бедра, а грудь уперлась в две мощные, по-русски ядреные, груди.

«Как же она, мерзавка, расхорошела! Вот уж, действительно, русской бабе и плен – не плен».

– О том предупредили, что у тебя здесь ихняя, из немок, – пробормотала Мария, – эсэсовка какая-то, в любовницах. Вроде бы даже родственница Гиммлера…

– Кто предупреждал?

– Да этот же твой, капитан-прибалтиец.

– И здесь успел, в стремени, да на рыс-сях! – незло проворчал Власов. – Послал же Господь!

– Когда меня из разведшколы отпускали, заместитель начальника тоже сказал, что звонила фрау Биленберг, родственница Гиммлера. Только поэтому и отпустили.

– Надо же!

Власов растерянно умолк, и Воротова удивленно отстранилась от него: