Власов: восхождение на эшафот - Богдан Сушинский

– Неужели ты действительно не знал об этом? Или так, понтуешь?

– Если честно, не знал. Что в родственниках у нее один высокопоставленный офицер СД из гиммлеровского штаба – это мне известно давно. А вот о Гиммлере почему-то все молчали, даже этот мой капитан.

– Значит, не знал, или не велено было. Не смей ругать его, слышишь!

Власов грустно усмехнулся.

– Не стану, – заверил Марию, предлагая кресло по ту сторону низенького журнального столика.

– Чего улыбаешься?

– Вспомнил, как еще там, во 2-й Ударной, ты, за кого только могла, заступалась. Иногда меня это задевало: как-то оно так получалось, что судьбу майоров, и даже одного полковника, повариха решала.

– И даже одного генерал-лейтенанта спасала, – напомнила ему бывшая штабная повариха. – Причем по-всякому, как только могла.

– Да, вспомнить нам есть что, на рыс-сях. Но, в любом случае, за немку не сердись.

– Я все понимаю. Мужчина ты еще молодой. Но почему немка? Русских к тебе, что ли, не подпускают?

– Говори нормально, здесь не подслушивают.

Но ответил все так же – шепотом, в самое ухо:

– Так надо было. Политика. Без этого не пробьешься.

– А представь себе, каково пришлось мне, грудастой русской бабе, – безо всякой горечи, уже смиренно, сказала Мария. – Но ты не думай: по рукам, как другие, все равно не пошла, – сразу же спохватилась она. – Не скурвилась, до офицерского борделя не докатилась.

– И даже сама стала офицером, – поспешил увести ее от этой, крайне неприятной для них обоих, темы Власов. Поскольку сам он вдруг почувствовал: «А я вот скурвился! До самого что ни на есть борделя. И даже не офицерского. Но кому об этом расскажешь?»

– Кстати, чин офицерский мне дали тоже благодаря твоей бабе-немке.

– Что-что ты сказала?! – потянулся к ней через стол генерал.

– Что слышал. Баба твоя, эсэсовка, позвонила кому-то там из командиров, а затем, говорят, из штаба Гиммлера позвонили и, как видишь, из унтер-офицеров – сразу в лейтенанты. Всего две недели назад.

Откинувшись на спинку кресла, Власов с минуту очумело смотрел на Воротову. Затем сорвал очки и, нервно протирая их, спросил:

– Слушай, ты ничего не путаешь, не придумываешь?

– Когда мы встретились, я тоже спросила, зачем она это сделала. Знаешь, что она, глядя на мои погоны, сказала? «Отныне пристрелю каждого, кто осмелится сказать, что у генерала Власова был роман с какой-то там поварихой. Все-таки с военнослужащей из офицеров – оно как-то пристойнее».

– Видно, я действительно недооцениваю эту свою вдову, – улыбаясь, покачал головой Власов. – Она значительно влиятельнее, нежели я предполагал.

– Я тоже так поняла, что баба она по-настоящему мудрая. Другая на ее месте тут же загнала бы меня в концлагерь, а то и сразу в крематорий, а эта в лейтенанты вывела. Ты вот, командармом будучи, о чине моем не позаботился, а она…

Власов поиграл желваками и промолчал.

– …да все я понимаю, не слушай ты меня. Какие там чины, в этих проклятых волховских болотах?! А Хейди эта твоя… Она ведь не только мудрая, но и властная. Ты, генерал, держись за нее. Меня уже, считай, нет, а она всегда рядом. И больше тебе опереться в этой чертовой Германии не на кого.

– Вроде как благословляешь.

– Хвали Господа, что хоть есть кому благословить.

– Где ты сейчас? В разведке?

– Вроде бы. Сама толком не пойму. Но обучение в разведшколе через месяц завершаю – это ясно. Оказалось, что у меня ко всему этому талант: и к стрельбе, и к ориентированию на местности и по радиоделу. А главное, я прошла через фронт и достаточно обстрелянная. Ну а туда, в послевоенную Советскую Россию, мне – чтобы так, под своими документами – дороги, как ты понимаешь, генерал, уже нет. Как и тебе.

– Сейчас мне позволили сформировать Русскую Освободительную Армию. Настоящую армию, из нескольких вполне боеспособных дивизий, а не то, что было раньше – отдельные роты да приданные вермахту батальоны.

– Не думаю, что немцы окончательно решатся на такое. Боится Гитлер наших русских дивизий, где бы они ни находились. Что по ту, что по эту сторону – боится, и все тут.

– Это он раньше боялся, – нервно отреагировал Власов. – Раньше, понимаешь? Тогда политика была иная, и виды на победу – тоже иные. Но теперь все изменилось. Теперь фюрер готов передать мне многих пленных, перебежчиков, даже часть остарбайтеров. И технику – тоже. Словом, как только подготовку свою закончишь, к себе переведу.

– Нет. И не думай об этом!

– Что значит «нет», в стремени, да на рыс-сях?!

– Не пойду я к тебе, Власов. Как говорят, отходилось-отлюбилось.

– Если ты в этом смысле, то я не в любовницы тебя зову, сам понимаю, что «отходилось-отлюбилось». Кадрами у меня заниматься будешь, тогда уж о повышении в чине подумаем.

– Нет, Власов, даже не пытайся меня вербовать. Не пойду я во второй раз во «власовцы».

И опять генерала резануло это ее обращение – «Власов». Никогда раньше Мария к нему так не обращалась.

– Не пойму я тебя, Мария. Ведь теперь это уже будет наша, русская, армия! Куда ж тебе? Со своими, русскими, все же лучше.

– А мне и с теми, и с теми – по-всякому бывает, – скабрезно осклабилась Воротова, но, словно бы опомнившись, тотчас же согнала эту ухмылку. – Где свои, но те, что хуже чужих, и где чужие, с которым еще кое-как можно ладить, – с этим мы, Власов, уже после войны разбираться будем. Но только хватит с меня новгородских да волховских болот, генерал, – еще жестче ответила Мария.

Смуглолицая, широкоплечая, с округлившимися щеками, она представала сейчас перед генералом совершенно не той разбитной поварихой, которую он в свое время откровенно насиловал в сарайчике, на окраине какого-то лесного хуторка. Однако насильно Воротову пришлось брать только в первый раз, после этого она стала вести себя с такой прямотой и непосредственностью, словно они женаты уже много лет. В большинстве случаев она сама выбирала и время, и место, в котором можно было уединиться.

А поскольку сделать это в условиях штаба армии было непросто, случалось так, что они несколько раз рисковали быть застуканными на месте «преступления». Но всякий раз Воротова вела себя на удивление храбро, а со временем оказалось, что ей попросту нравится отдаваться вот так, ежеминутно рискуя. Она словно бы не понимала, что рискует своей репутацией не она, а командарм, над боязненностью которого еще и подтрунивала.

Однако так было раньше, там, в лесах под Волховом. А теперь перед ним стояла лейтенант вермахта. И в выражении ее лица, во взгляде, в манере держаться уже проявлялось что-то офицерско-вермахтовское – холодное, надменное и… отталкивающее.

– Может, мой отказ служить в русской армии кажется тебе странным, однако намаялась я с тобой. Так намаялась, что с меня хватит. И когда ты с остатками своей Освободительной Армии вновь окажешься в окружении, но теперь уже в окружении красноармейцев, водить и спасать тебя по окрестным лесам придется уже твоей Хейди.