Власов: восхождение на эшафот - Богдан Сушинский

«Какого дьявола?! Зачем он мне все это говорит?!» – нервно вопрошал про себя Берия, пытаясь уследить за стратегическим ходом мыслей Верховного главнокомандующего. Но, словно бы уловив его терзания, Сталин вдруг сказал:

– А чтобы появление на Волховском фронте Власова стало более заметным, вместе с ним в штаб Мерецкова поедешь ты, Лаврентий. А также Ворошилов и Маленков. Можешь взять еще кого-нибудь из товарищей[55]. Заодно посмотрите, в каком состоянии находится наш недавно сформированный Волховский фронт, а также внимательно присмотритесь к работе Мерецкова.

Теперь все становилось на свои места. Появление в штабе фронта Власова с целой плеядой генералов будет воспринято и Мерецковым, и всем его командным составом как «черная метка», после «вручения» которой дни командующего фронтом сочтены. Правда, пока что не совсем ясно, каковой будет дальнейшая судьба Мерецкова, но то, что генералу сразу же захочется пустить себе пулю в лоб, – это понятно и психологически объяснимо.

– Если надо, поедем, Иосиф Виссарионович, – оживился старый чекист, чувствуя, как в нем пробуждается азарт охотника. Но именно эта оживленность почему-то заставила Верховного напрячься и пристально взглянуть на «палача народов», как однажды перед казнью назвал Лаврентия один из старых, каторгой и ссылками закаленных большевиков. – Я не о том, Иосиф Виссарионович, – покачал головой Берия, уловив ход его мыслей. – Просто, пусть враги видят, как мы ценим «спасителя Москвы».

Берия уже направился к двери, когда за спиной его раздался прокуренный хрипловатый голос Сталина:

– Какой же все-таки этот Гитлер дурак! С его военной техникой и моей армией мы с ним вскоре владели бы всем миром[56].

Услышав это, Берия встрепенулся так, словно получил пулю в спину.

Это была их прощальная прогулка. В штабе генерала Гелена решили, что опасность ареста Власова миновала, поэтому командарму следовало возвращаться в Берлин и заниматься своим Русским освободительным движением.

Еще несколько дней назад командующий РОА встретил бы это «изгнание из Эдема» с огромным облегчением человека, который и так потратил массу времени впустую. Но теперь он вдруг почувствовал то же самое, что обычно чувствовал всякий фронтовик, так и не успевший насладиться тыловыми прелестями краткосрочного отпуска. И формулировалось это чувство всей философской глубиной старой житейсткой мудрости: «А куда, собственно, торопиться?!»

– Вам не кажется, Андрэ, что между постелью и политикой мы должны изыскивать нечто третье? – Власов не знал о нравоучительных диспутах, происходивших в последние дни между Хейди и ее матерью, поэтому вопрос показался ему настолько же философским, насколько и некстати храбрым.

– На чем бы мы с вами, доктор Хейди фон Биленберг, ни остановились, так или иначе оно будет относиться то ли к постели, то ли к политике. Весь тот рай посреди войны, который мы с вами устроили себе, возможен только на таких условиях.

Солнце заползало в просвет между двумя мрачными вершинами, разгораясь в нем, словно костер колдуна – в пещере.

Они лежали на небольшой, окруженной орешником поляне, и страсть, зарождавшаяся в их объятиях, разгоралась вместе с пламенем вещего колдовского светила. Жара наконец-то спала, затихли голоса бродивших неподалеку мальчишек, и горная расщелина, в которой нашли приют эти двое, постепенно наполнялась блаженственной тишиной и столь же блаженственной прохладой.

Санаторное бытие все ощутимее томило Власова, и он вырывался из стен «Горной долины», будто из-за колючей проволоки концлагеря, чтобы здесь, на склонах невысокой гряды, развеивать ностальгию и приглушать все еще напоминавший о себе комплекс невольника.

– Это действительно рай, – Хейди шаловливо оттолкнула Андрея, улеглась на спину и потянулась, призывно приподнимая едва прикрытую тонкой розоватой кофточкой грудь. – Но почему «посреди войны»? Почему определять следует именно так? Почему не посреди мира? Посреди всего мира, воюющего и невоюющего; посреди всего сущего… Который мы должны изменить. И начать с того, что изменить представление о вашей России, о Германии, о самой Европе. Но, прежде всего – нашей с вами России, мой генерал генералов.

– И все это должны сделать мы с вами, Хейди?

– А почему бы не попытаться? Этого же стремились достичь генерал Франко и этот ваш генерал, как там его?.. – она сморщила лоб и умоляюще посмотрела на Власова. Но тот понятия не имел, о ком Хейди завела речь. – Неужели вы не в состоянии вспомнить?

– Генерал Краснов?

– О нет, Краснофф – это мелковато, – по-русски произнесла она, брезгливо как-то сморщив свой носик. – Я имела в виду генерал Денникофф.

– Деникин, что ли? – иронично осклабился командарм. – Господи, только не сравнивай меня с этим твоим «Денникоффым».

– Почему? Завидуете ему? Или он вам? – совершенно серьезно поинтересовалась Хейди.

– Какая к черту зависть?!

С именем Деникина у него, бывшего красного командира, ассоциировалась вся Гражданская война. Очевидно, поэтому Власов так трудно шел на контакты с бывшими белогвардейцами, так осмысленно не доверял им и так бессмысленно всех их подозревал в стремлении сорвать формирование полноценной освободительной армии. Но как он мог объяснить это Хейди, да и нужно ли было вводить ее в мир своих симпатий, страхов и подозрений?

– Понятно, в вашем представлении этот Денникофф слишком незначителен.

– Слишком, – подтвердил Андрей.

– Если вы, господин командующий, считаете кого-то из великих «слишком незначительным», говорите об этом прямо. Я пойму. – Власов недоверчиво взглянул на Хейди, пытаясь уловить в ее голосе и выражении лица какие-то следы издевки, но так и не обнаружил их. – Ясно, что вам это нужно для самоутверждения, генерал.

Рука Власова, доселе блуждавшая по ноге женщины, наткнулась на одну из величайших человеческих тайн и замерла. Укладывая Хейди рядом с собой на плащ, генерал готов был наброситься на нее, однако слова, которыми женщина «охлаждала» его, способны были, как оказалось, открыть в этой немке нечто более сокровенное, нежели он мог добиться своим мужским натиском и минутной страстью. В рейхе у него появилась не просто смазливая женщина, но и влиятельная мудрая единомышленница – вот что было самым важным.

– Не отрицаю, мне еще нужно самоутвердиться, – приостановил он свои ласки, отдавая предпочтение не столько физическому, сколько духовному единению. – Но, самоутверждаясь, я забочусь не о том, как бы низвергнуть былых полководцев-кумиров, а о том, как заполучить солдат и офицеров, в том числе и бывших белых, для собственной армии.