Власов: восхождение на эшафот - Богдан Сушинский

Довольный тем, что вновь сумел зажечь основательно приунывшего в последние дни генерала, Штрик-Штрикфельдт безмятежно улыбнулся.

– А ведь некоторые там, в Берлине, опасаются, что вы уже растеряли боевой дух и не согласитесь возглавлять армию, которая действительно могла бы двинуться в Россию и вступить в новое сражение с коммунистами.

– Но вы-то, лично вы, уже убедились, что это не так?

– Понемногу убеждаюсь, понимая, что время мы теряем безбожно. Впрочем, чего сможет достичь ваша армия, когда дивизии вермахта окончательно уйдут за свои границы и руководство рейха попросит победителей о снисхождении? Если уж перед маршалами Сталина не смогли устоять даже наши фельдмаршалы… То есть я хотел сказать: не устоял всемогущий вермахт, подкрепленный дивизиями СС…

– Не оправдывайтесь, капитан. Я не пытаюсь ставить свои полководческие способности выше таланта некоторых ваших фельдмаршалов. Но те, кто в Генштабе вермахта размышляет подобно вам, не учитывают важной особенности: появление моей армии в России способно расколоть армию большевиков, расколоть всю страну.

– Согласен, это важный момент, – задумчиво согласился Вильфрид.

– Мы поведем борьбу, привлекая в свои ряды миллионы репрессированных, униженных, ограбленных раскулачиванием. К нам потянутся тысячи бывших пленных, понимающих, что сталинский режим не простит им пребывания в плену. Так что, как видите, у меня свои расчеты, и еще никто не сумел убедить меня, что они ошибочны. Жаль, что фюреру сейчас не до них.

* * *

Они зашли в небольшой бар неподалеку от санатория и заказали по стакану румынского вина. Сладковатое и нехмельное, оно очень нравилось Власову.

– Кажется, Хейди собиралась в Мюнхен?

Бармен был одноногим, однако протез он заработал еще в прошлую войну, поэтому всякие попытки нынешних, молодых фронтовиков затянуть его в «окопы» своих воспоминаний пресекал окриками: «Вы здесь, парни, не на передовой, так что хватит с меня этих окопных терзаний!»

– Она отложила визит, как только узнала, что мне удалось согласовать вопрос о продлении вашего лечения.

– Значит, сегодня я смогу увидеться с ней?

– Не знаю, как с ней, но с ее матерью, фрау Мартой, – точно.

Власов вздрогнул и отшатнулся, решительно покачав при этом головой.

– То есть как это понимать? – Испуг его был настолько естественным, что рассмешил Вильфрида. Сейчас генерал напоминал ему лоботряса, ненароком соблазнившего соседскую девчонку и теперь опасающегося, что родители еще чего доброго потребуют жениться на ней.

– Не волнуйтесь, господин генерал, все обойдется, – попытался он успокоить Власова. – Без скандала, без светской хроники. Просто она давно знает о ваших отношениях с Хейди.

– Странно, почему Хейди сама не заговорила со мной о знакомстве с матерью?

– Может, только потому, что ей еще предстоит познакомить вас со своей дочерью-подростком Фрауке, которая живет в доме бабушки.

– О дочери Хейди уже говорила со мной, и знакомство с ней еще только предстоит – это правда. Но что касается матери…

– Пока матери живы, многие из нас продолжают осознавать себя детьми и в более зрелом возрасте, нежели Хейди.

Слушая его, Власов кивал, но, как показалось Вильфриду, думал при этом о чем-то своем.

– И как же мне следует реагировать на это вторжение будущей тещи? – спросил он, как только капитан умолк.

– Поначалу мать очень противилась знакомству Хейди с вами. Но когда поняла, что у вас это всерьез… – Вильфрид выдержал паузу и выжидающе взглянул на Власова.

– Насколько это возможно, – передернул своими костлявыми плечами командарм.

– … так вот, – продолжил свою мысль Штрик-Штрикфельдт, – с тех пор она стала яростной поборницей вашего брака. Ее уже не сдерживает, не отталкивает то, что вы русский. А то, что вы – генерал, даже привлекает. Мать есть мать. В санатории слишком много мужчин, а она побаивается, как бы Хейди не пошла по рукам. Оснований у нее, конечно, пока никаких, – поспешно заверил он. – Но… обычные материнские страхи.

– Страхи – это понятно.

– Куда меньше дается пониманию нацеленность фрау Марты на русский трон. Она уже видит вас русским монархом, а свою дочь – императрицей. Хотя из России она уехала довольно давно, однако мечтает вернуться туда матерью правительницы.

Власов снял очки, старательно протер их тряпочкой, водрузил на переносицу, но, проделывая все это, не сводил с Вильфрида глаз.

– Никогда и ни с кем не говорите об этом, капитан, – жестко проговорил он, пытаясь скрыть свою встревоженность за суровыми нотками. – Никогда и ни с кем. Никакой русской монархии, никакого трона. Не время сейчас об этом, капитан, не время!

Предотвратить визит матери к русскому генералу Хейди все же удалось. Но при условии, что она сама серьезно поговорит со своим генералом Андрэ «о светском приличии» их отношений.

Хейди понравилось, что мать поставила это условие без традиционной в таких случаях сухости. Как оказалось, идеей «светского приличия» в отношениях дочери с мятежным русским генералом она загорелась куда более основательно, чем можно было предполагать. Хейди так и не заметила, когда именно произошел в ее сознании этот перелом. Ведь раньше она вообще не одобряла их знакомства. Узнав, что Хейди провела ночь в палате Власова, мать – высокомерная, преисполненная аристократического высоконравия саксонка – несказанно удивилась.

– Но это же против всяких правил! – в одинаковой степени холодно и чопорно возмутилась она. – Я-то была убеждена, что ты никогда не снисходишь до ночных походов в палаты больных.

– Не называй их «больными», – поморщилась Хейди. – Это ведь не больница, офицеров это всегда раздражает.

– Но ведь сейчас мы находимся не в кругу этих самых офицеров. Ночь в палате с русским генералом, да к тому же, оказывается, не с больным. И это о моей дочери! Бред какой-то!

– До ночи, проведенной с русским генералом, подобное поведение действительно было против моих правил. Мало того, я была убеждена в твердости своих принципов, – артистично потрясла поднятыми вверх руками Хейди, усевшись прямо на пол, словно низвергнутая с вершин любви наложница восточного сатрапа.

– Что же тогда произошло? – присела рядом с ней все еще молодящаяся Марта фон Биленберг.

Улыбка, которой Хейди ответила матери, была столь же загадочной, сколь и грустной.

– В этом русском «генерале Франко», – вспомнила Хейди, что мать является яростной приверженицей этого «неистового испанца» и «пиренейского гладиатора», как она его почти любовно называла, – есть нечто такое, что заставляет по-иному взглянуть на исповедуемые нами принципы, нравы и взгляды.

– Это относится только к политике? Или к постели тоже?