Власов: восхождение на эшафот - Богдан Сушинский

Притихший было ливень вновь ожил под натиском прорвавшегося с ближайших гор ветра и ударил в лицо Власову обжигающими ледяными струями.

«Господи, поскорее бы настал рассвет!» – взмолился генерал.

Власов поднялся, когда солнце уже взошло довольно высоко и лучи его, пробиваясь сквозь крону горных вершин, проникали в комнату, заливая ее бодрящим радужным сиянием.

В такое утро, при таком солнце, не могло быть войны, не могло существовать окопов и раздаваться артиллерийских канонад. Все это оставалось в прошлом, в кошмарах воспоминаний и в буйных солдатских фантазиях.

Однажды, в такое же утро, он проснется – причем неважно, где именно это будет происходить: в Германии, России или в еще какой-либо стране, – и вот так же выйдет на освещенный солнцем балкон, чтобы, любуясь изумительным по своей красоте пейзажем, задаться одним-единственным вопросом, на который долго не сможет дать вразумительного ответа: «Неужели эта война, и все, что с ней было связано в самом деле происходило?! И неужели все это действительно происходило со мной?»

На столике лежал поднос, на котором его ждали бутерброд, фужер вина и чашка кофе. А между фужером и чашкой лежала записка:

«Ваше пробуждение станет знаменательным событием для всего санатория, мой генерал генералов. А возможно, и для всей Германии. Я уж не говорю о том, как этого ждут ваша освободительная армия и все еще не освобожденная Россия. Найти меня сможете в известном вам служебном кабинете. Хейди».

А чуть пониже – приписка:

«О вашем здоровье и настроении справлялся капитан Штрик-Штрикфельдт. Он прибыл сюда с неким русским полковником, судя по манерам, не из вышколенных белогвардейцев, однако тревожить не решился. Да я и не позволила бы».

Нервное ожидание капитана его не интриговало. Но что привело сюда русского полковника, и кого именно имела в виду Хейди – это командарму хотелось выяснить как можно скорее. Тем не менее генерал пожевал бутерброд, опустошил фужер с вином – немка уже знала, что после каждого застолья генералу генералов следует похмелиться – и вновь, не спеша, задумчиво принялся за еду.

Вино заметно встряхнуло его, однако состояние все еще оставалось полусонным-полуидиотским. Вчера, после любовных игрищ, он еще долго беседовал с Хейди, на корявом немецком пытаясь объяснить ей, какой видит Русскую Освободительную Армию в будущем и как намерен распорядиться ее полками сразу же, как только РОА станет реальностью Второй мировой.

Причем это был отнюдь не легкий треп с женщиной в постели. Ни с одной из трех своих предыдущих законных и полузаконных жен[53] никакой болтовни по поводу служебных дел Андрей себе не позволял. Но случай с Хейди – особый.

Командарм отлично понимал, что все более или менее важное, что он изречет относительно своих военных планов, немедленно становится известным кому-то из прикрепленных к его невесте офицеров разведки или СД. Во всяком случае, это сразу же доходило до сведения капитана Штрик-Штрикфельдта, чтобы затем достигать «адресатов». Власов уже имел возможность косвенно убедиться в этом, проследив за реакцией капитана на следующий день после одного из таких ночных откровений.

Обоих визитеров Власов принял минут через двадцать, в уютной, в старинном стиле обставленной приемной генеральской палаты. Вместе с капитаном к нему вошел рослый, смуглолицый полковник с четко очерченными полуазиатскими чертами лица и копной смолистых «монголоидных» волос.

– Полковник Меандров, – сухо представился незнакомец, – бывший заместитель начальника штаба 6-й армии[54].

– Значит, это вы и есть Меандров?

– Так точно, господин генерал.

– С опытом службы в штабе армии?

– Так точно, господин генерал-лейтенант. Опыт небольшой, но все же имеется. Хотя штабную службу никогда особо не чтил, больше видел себя в десантных частях.

– На сторону Германии перешли добровольно, или так, в стремени, да на рыс-сях? – употребил любимую поговорку Власов.

– Перебежчиком не был, но так сложились обстоятельства. Впрочем, морально я был готов к тому, чтобы влиться в освободительное движение.

– И что же вас подтолкнуло к такой идее?

– Из двора, в котором чуть ли не все мужчины были расстреляны или загнаны в лагеря коммунист-энкаведистами.

Власову уже приходилось слышать об этом полковнике, которого еще в январе перевели в одну из частей РОА, дислоцировавшуюся во Франции, как о человеке решительном, озлобленном и по-азиатски жестоком. Однако видел его впервые.

– А что заставило разыскивать меня здесь? – обратился не столько к полковнику, сколько к Штрик-Штрикфельдту.

В свое время капитан получил строгий приказ Власова: никого «не натравливать» на него, пока он пребывает в санатории. И если уж этот прибалтийский немец решился нарушить строгий запрет, значит, повод действительно серьезный.

– У господина полковника возникла идея по поводу организации десантно-диверсионных отрядов, – суховато объяснил тот, поняв, что самое время оправдываться.

– Идее воздушно-десантных атак столько же лет, сколь существует авиация.

– Речь идет о подготовке десантно-диверсионных отрядов Русской Освободительной Армии, – уточнил Штрик-Штрикфельдт, вместо того, чтобы предоставить возможность объясниться самому Меандрову.

– И кому необходимость такой подготовки показалась столь спешной?

– Господин полковник ждал вас в Дабендорфе, но время уходит, и он попросил…

– Ясно, – прервал Власов капитана. – Садитесь, господа.

– Капитан прав, – попытался поддержать его полковник, знавший о запрете командарма.

– Так это ваша идея, полковник, или вы всего лишь гонец, посредник? – вновь попытался выяснить Власов, кто стоит за полковником.

– Моя, господин генерал, – слова Меандров произносил на выдохе, на японский манер, кивая и сгибаясь всем туловищем, словно бы кланяясь.

Власов скептически передернул щекой, давая понять, что акции полковника сразу упали.