Чертов дом в Останкино - Андрей Добров

– А спрятанные бумаги… Они сгорели?

Иван Андреевич повернулся к доктору.

– Не все. Кое-что мне все-таки удалось обнаружить.

Москва. 1794 г. Останкино

Крылов, шатаясь, направился к развалинам. По бокам еще можно было видеть изъеденные временем и пожарами остовы башенок, под ногами громоздились камни и гнилые остатки кровли.

– Ну и гора, – пробормотал он, карабкаясь вверх по груде останков обители, стараясь не напороться на острые края обгорелых досок. Это было трудно – особенно потому, что силы и так оставили Ивана Андреевича после драки у ворот. Но он не давал себе даже думать про то, что устал, жестоко проголодался и продрог – Крылов никак не мог смириться с мыслью, что цель его превратилась в руины. Неужели не осталось ничего?

Он полз, как огромный жук по горе развалин. Прошло, наверное, час или даже два, прежде чем Иван Андреевич достиг верхушки вала обломков. Он высунул голову со спутанными волосами и тихо присвистнул. Отсюда было хорошо видно – дом являл собой квадрат, окружавший большой двор, где когда-то был и пруд, и что-то вроде сада. Еще можно было различить дорожки, пару скамеек. И в правом дальнем углу – полуразвалившееся строение. И небольшой покосившийся каменный крест возле него.

Немного отдохнув, Крылов начал спуск внутрь. Последние три метра он проехал на животе по обломкам камней, крича от боли, долго охал, сидя прямо в мокрой грязи. Потом встал, словно большое болотное чудовище, и направился к строению.

– Так-так-так, – бормотал под нос Иван Андреевич. – Так-так-так… Кто в теремочке живет?

Люди покинули это место уже очень давно. Две вороны сели на конек провалившейся крыши и смотрели на Крылова. Он остановился у креста и начал оттирать его рукавом, пока не проступили буквы: «Раб Божий Алексей Петров 1690–1749».

– Петров Алексей… Кто же ты такой?

От усталости его качнуло. Крылов машинально схватился рукой за крест и… повалился вместе с ним прямо в грязь.

– Черт! – крикнул он в отчаянии, кое-как встал на колени, потом поднялся. Крест валялся рядом, упав надписью в землю.

– Что ж вы так воткнули! – в сердцах сказал Иван Андреевич, шагнул к дыре в земле и посмотрел вниз. Там что-то блеснуло.

Петербург. 1844 г.

Иван Андреевич долго с сипением кашлял. В уголке его рта лопались пузырьки пены. Галер бросил писать и щедро плеснул в стакан лакричной настойки. Но литератор все никак не мог взять стакан, прижимая руки к груди.

– Болит? – спросил Галер.

– Болит, – прохрипел Крылов. – Но ничего, немного осталось, а там – и помирать не страшно. Пойди к кровати, подними подушку.

Федор Никитович выполнил просьбу. Под подушкой нашлась небольшая шкатулка, на крышке которой был вырезан трезубец.

– Храню при себе, – хрипло прошептал Крылов. – А больше негде.

– Это которая? – спросил Галер. – Та, которую вам Эльгин дал? Или та, что вы нашли в обители?

– Вторая. Замочек я потерял, но ничего. Открой. Достань бумаги и перепиши их к себе.

Галер вернулся за стол, осторожно открыл крышку. Внутри лежало несколько старых бумаг, свернутых в несколько раз.

Верхнее было написано небрежно, без пробелов. Доктор поднес его как можно ближе к светильнику и долго пытался разобрать. Наконец это ему удалось:

«Ганнибалу Ибрагиму Петрову. Чертеж, который ты мне прислал, слишком прост. Надобен такой, чтобы и я сам не смог найти ни входа, ни выхода. Я чаю, ты, крестник, во Франции все больше с девками балуешься, чем мою волю выполняешь! Забрось все дела, сделай мне чертеж как можно скорее и со всем тщанием, а уж после бегай по маскарадам и паркам».

– Неужели это?.. – сказал Галер.

– Покажи! – потребовал Крылов.

Доктор повернул письмо к нему.

– Да, – кивнул тяжело Иван Андреевич. – Это рука Петра.

Галер быстро переписал текст и принялся за второе послание – короткую записку. Ее содержания Федор Никитович сначала не понял:

«Толстому. Пленника, переодев в простое платье, нынче ночью вывести из крепости и передать с рук на руки обер-коменданту Брюсу в тайне величайшей».

– Пленника? Кого это? – спросил Галер.

Крылов устало посмотрел на него.

– Дай себе хоть труд подумать! – проворчал Иван Андреевич. – Что было написано на кресте?

– Алексей Петров… – Галер несколько раз моргнул. – Алексей! Петров! Это же…

– Царевич не был убит, – ответил Крылов хрипло. – Его замуровали в обители. И он прожил там до сорок девятого года.

– Зачем?

– Затем, что царская кровь – не водица. Алексея объявили умершим. И вся возня вокруг него тут же прекратилась. Нет царевича – нет искателей выгод.

– Но ведь тело Алексея было выставлено в храме для прощания.

Крылов пожал плечами.

– Нашли двойника, быть может.

– Ерунда какая-то, – задумался Галер и взял следующую бумагу:

«Государь! Присланная тобой Ефросинья третьего дня разрешилась от бремени, но дите родилось хилое, прожило несколько часов и померло. Мы только и успели ее крестить Екатериной, как девочка отдала богу душу. Прости, Государь, что не уберегли, однако я чаю в том руку Провидения. Роман Брюс».

– Вот! – послышался за его спиной голос Крылова. – Это делает понятным все. Если дитя умерло, то вопрос наследования остается. Петр как будто чувствовал, что его сын от Екатерины, Петр Петрович, тоже не жилец. Как ни крути, а получалось, что Алексей – единственный прямой наследник.

– Но почему тогда он остался в обители? – спросил Галер.

– Потому что сам Петр умер в двадцать четвертом! А члены Нептунова общества – те, кому доверили тайну, – решили поставить на его супругу Екатерину, а не на прямого наследника, который содержался в тайне. Что могли они получить от того, кого сами же выкрали из Цесарии и заточили в тюрьме? Ты подумал?

– Да… – протянул доктор. – Ничего хорошего.

Последняя записка была самой короткой. Ни имени получателя, ни подписи отправителя. Только два слова: «Он умер».

– Наверное, это от смотрителя обители. От Якова Петровича Эльгина, – предположил Галер, не оборачиваясь. – Вы согласны?

Ответом ему была тишина.

Доктор повернулся.

Иван Андреевич Крылов, не шевелясь, смотрел мимо него прямо на пламя свечи. Галер быстро встал, опрокинув стул, вытащил из сумки небольшое зеркало и поднес к полуоткрытому рту пациента. Поверхность отражала эти толстые старческие губы, не замутненная теплом человеческого дыхания.

Крылов умер.

Санкт-Петербург. 1844 г.