Взрывник. Заброшенный в 1941 год - Вадим Мельнюшкин

– И после этого с ними политесы разводить? Этот просто сопляк. Федор не об него руку разбил. Есть тут один – Юрис Стейнс, вот это крепкий орешек, вражина каких поискать. Про него двое других много чего рассказали, а тот не колется, говорит, фамилия не позволяет.

Фамилия? А, ну да, Стейнс – это же от немецкого «камень».

– И что интересного рассказали?

– Они такого наговорили, мы сначала даже поверить не могли. Хватали людей и убивали без всякого разбирательства и суда. Достаточно доноса, что это евреи или сочувствующие советской власти. Первые дни, говорят, собирали в кучу прямо в поле. Кормить их никто не кормил. Через несколько дней, когда люди за проволоку уже не лезли, просто приказали всех убить. Детей и раненых после расстрела штыками добивали. Потом уже и не стали много собирать – привозили, заставляли копать яму, и тут же у ямы кончали. Затем за следующими ехали. Это не люди, звери какие-то. Причём если у Стейнса забрали отца и ещё кого-то из родственников, они в основном в старой полиции работали, то у других двоих никого не трогали. Они просто пошли людей убивать. Как это вообще можно понять?

Да, похоже, сорвались осназовцы. И правда, как они их вообще не забили после услышанного?

– Так, оставить лирику. Что удалось узнать о том, сколько их здесь, чем должны заниматься и прочие конкретные вещи?

– Это первая рота батальона, – начал докладывать Либава. – В роте девяносто шесть человек, ещё около десятка это командование батальона, включая самого Арайса, и хозяйственники. До конца года должна прибыть вторая рота. Им, такому количеству, дома теперь заниматься нечем. Сюда ехали, думали, то же самое будет – убийства, изнасилования, грабёж имущества, а их на охоту бросили. На нас. Пока они по мордасам ещё не получали, хорошенько, но до вчерашнего дня один труп и пару раненых уже имели. В вагоне поезда их было два десятка, так что остальные теперь, наверно, прочувствуют, куда, гады, попали.

И ещё попробуем их группу, что в Жарцах сидит, если не уничтожить, чего хотелось бы, то хорошо потрепать. Там уже минус один, надеюсь, будет больше.

– Узнали, почему так пёстро вооружены?

– Да, их вооружали эсэсовцы, говорят, что те вооружены так же.

– Да, мы с эсэсовцами уже встречались, у них, и правда, сплошная экзотика. Ещё что-нибудь говорят?

– Двое болтают о чём спросишь, только толку мало. Вон сколько исписал, – парашютист показал ученическую тетрадь, заполненную почти полностью. – Всё больше описание их подвигов, но это скорее трибуналу интересно. Читать будете?

– Нет, старшине своему отдайте, – ответил и быстро вышел на воздух, дух в землянке был тяжёлый – пахло не только кровью, но и ещё смесью блевотины, мочи и прочих неэстетичных выделений организма.

В землянке, где процессом руководил Тихвинский, всё было обставлено культурней. Неприятных запахов не было, допрос, на первый взгляд, шёл корректно. Дождался, пока наш юрист снял показания с немецкого стрелка и того вывели.

– Привет, Евгений.

– Здравствуйте.

– Есть чего интересного для нас?

– Не особо. Немцы у нас двух типов. Первый, это экипаж бронепоезда, среди них и единственный офицер – лейтенант. Эти ничего нужного сказать не могут – так, кое-какие сведения по железнодорожной станции Полоцка, да о дорогах вокруг. Многое мы и сами знаем. Второй, охранники и засадники, что против нас действовали. От этих толку чуть больше: рассказали о постах, засадах, режиме несения службы, но тоже ничего неординарного. Я тут кое-что записал, в том числе фамилии и звания командиров, может, пригодится.

– Хорошо. Да, ты вроде летуна подслушал. Может, он что-нибудь ценное сболтнул.

– Нет, кроме того, что завтра опять прилетит, ему это надоело, и в этом свинячьем лесу ни дерьма не видать.

– Ладно, может, завтра чего и высмотрит – Калиничев обещал.

Зал был какой-то странный. Белый-белый, но в то же время не светлый, а непонятно мрачный. Вокруг всё дышало какой-то опасностью, что ли. Нет, скорее предчувствием опасности, или даже не так. Вот – это было преддверие опасности, не чувство, что может что-то неприятное случиться, а знание, что это неприятное и опасное Нечто уже за порогом и обязательно придёт. Вдоль стен стояли белые ели. Опять же не покрытые снегом, инеем или грязновато-белой ватой, их олицетворяющей, – они были белыми целиком: хвоя, ветви, стволы… И белыми они были не только снаружи, но и изнутри. Откуда я это знаю? Ниоткуда, просто уверен, что если сломать ветку, спилить ствол или разгрызть хвоинку, то внутри они окажутся такими же ослепительно-белыми, как и снаружи.

Пол был зеркальным, но не скользким. Он будто подёрнулся изморозью, которая, пробившись снизу, застыла тончайшим прозрачнейшим слоем, будто навек заморозившим эту зеркальность. А ещё вокруг было холодно. Отстранённо холодно. Сам я этого холода не чувствовал, выдыхаемый воздух не застывал моментально, как в сказках, хотел даже плюнуть, чтобы проверить – не замёрзнет ли на лету, да постеснялся, но шестым чувством ощущал, что кругом стоит ужасная стужа. Задрав голову, увидел северное сияние – никогда не видел такого раньше, но судя по картинкам, это было именно оно. Вообще-то на картинах и фотографиях полярное сияние видно как бы сбоку, а это висело прямо надо мной. Оно состояло не из полотнищ, как я раньше считал, а было сплошное, только яркие сполохи прокатывались в будто бы промороженном и заледенелом воздухе.

Решил осмотреть себя. Хм, оригинальненько. Чёрные смокинг, брюки, туфли, бабочка… Задрал брючину, затем скосил глаза, оттянув борт пиджака – чёрные носки ещё ладно, но антрацитовая в искру рубашка, это, по-моему, перебор, прямо ворон какой-то. Ага, вьющийся.

Дзынь-нь-нь! Ого, только сейчас понял, что вокруг стояла оглушительная тишина, теперь нарушенная звуком разорванной струны. Звук шёл сзади. Обернувшись, увидел белоснежную арку в матово-зеркальной стене. А из арки всё отчетливее раздавались шелест и щелчки с тихим позвякиванием, будто кто-то равномерно, но неглубоко вбивал в лёд тонкий шип ледоруба.

Её фигура оказалась в арке как-то неожиданно: вот только что было пусто, только нарастающий приближающийся звук, тихий, но оглушающий одновременно – и вот она уже входит в зал. Оделась она явно в противофазу мне, то есть во всё белое. Снежно-блестящее длинное, без лишних элементов, облегающее, только немного расклешённое ниже колен платье, обрамлённое понизу широким шелестящим воланом, прикрывающим открытые хрустальные туфли на высоченном тонком серебряном каблуке. Вот чем она так цокала! Короткие рукава почти не дают увидеть кожу рук, так – только совсем тонкую полоску, потому что остальное скрывают длинные атласные перчатки. Не хватает только длинного мундштука со слабо дымящейся сигаретой, но она не курит, да и терпеть не может, когда при ней это делают другие, – я знаю! Странно, при её профессии, всё, что сокращает срок жизни человека, должно было бы приветствоваться, но такой у неё лёгкий бзик. В придачу к массе более тяжёлых.