Потерянный дневник дона Хуана - Дуглаc Карлтон Абрамс

Я отвернулся, уверенный в том, что, подобно любой знатной даме, она не может испытывать по отношению к безродному подкидышу, незаконнорожденному сыну проститутки ничего, кроме презрения.

Она придвинулась поближе и дотронулась до моей щеки кончиками пальцев.

— Правда волнует меня больше, чем самая красивая фантазия, — проговорила она.

Ее яркие полные губы оказались совсем рядом с моими, но на этот раз я решил попросить разрешения:

— Можно мне поцеловать вас?

Она кивнула головой и приоткрыла свои алые губы, блестевшие в лунном свете. Я нежно поцеловал ее, и она растаяла в моих объятиях. Я крепко прижимал ее к себе, наши губы слились и наше дыхание стало единым. Тысячи бабочек порхали у меня в груди. Казалось, этот поцелуй длился целый час, хотя на самом деле прошло не более минуты. С трудом оторвавшись от ее губ, я взглянул на нее и увидел, что ее глаза по-прежнему закрыты.

Волшебство продолжалось. Мое сердце было подобно церковному колоколу, в который трезвонит обезумевший монах. Последние сомнения покинули меня. То была не просто влюбленность! Впервые с той минуты, как умерла Тереза, я полюбил всем сердцем. В своих объятиях я держал не только тело, но и душу любимой женщины. Однако к забытому ощущению чуда примешивалось чувство отчаяния, поскольку я понимал, что не могу одновременно хранить верность маркизу и донье Анне.

Колокольный звон, донесшийся откуда-то снизу, заставил нас разомкнуть объятия. Мы были не одни на этой башне. Испуганная Бонита громко заржала.

— О Господи, кто тут?! — услышали мы голос смотрителя башни и увидели, как он ходит по одной из нижних площадок, пытаясь понять, в чем дело.

— Бегите вниз к выходу!

Убедившись в том, что донья Анна не нуждается в подробных объяснениях, я перемахнул через перила и спрыгнул прямо на спину своей лошади. Испуганная Бонита снова заржала и взвилась на дыбы. С трудом удержавшись, чтобы не упасть, я с места послал ее в галоп. Смотритель наконец заметил нас и верхом на своем осле устремился следом, криками призывая стражу. Поравнявшись с доньей Анной, я протянул ей руку и помог запрыгнуть в седло. Воспользовавшись секундной заминкой, смотритель настиг нас и схватил донью Анну за ногу. Она решительно ударила его по руке, а я пришпорил Бониту, и мы оторвались от преследования.

Вскоре мы были уже далеко от собора и скакали в сторону причала. Однако о безопасности нечего было и думать: колокольный звон, возвещающий тревогу, несся нам вслед. Стараясь избегать освещенных улиц, мы продолжали мчаться по направлению к пристани, и наши сердца готовы были выскочить из груди. Теперь опасность подстерегала нас повсюду. В какой-то момент мы почти нос к носу столкнулись с группой всадников — то был констебль в сопровождении нескольких офицеров. Немедленно развернув своих коней, они поскакали вслед за нами. Я почувствовал, что Бонита устала и начала сдавать. Преследователи были уже совсем рядом. Как только они приблизятся настолько, чтобы узнать меня или, еще хуже, донью Анну, это будет означать неминуемый конец. Однако в извилистых улочках старого города я ориентировался лучше, чем они, и потому быстро свернул сначала в один двор, а затем в другой. С некоторым облегчением я услышал, что топот копыт доносится по-прежнему со стороны Речного переулка, значит, мне удалось запутать своих преследователей. Бонита тяжело дышала, да и мы тоже не уступали ей.

Неподалеку от дома доньи Анны я сдержал лошадь и остановился прямо под балконом. Я был уверен, что Карлос и дуэнья все еще спят, но все же старался не шуметь, чтобы не привлекать внимания соседей.

Я помог девушке проникнуть на балкон и, немного погодя, взобрался следом за нею. В этот момент мое сердце оборвалось: сквозь балконную дверь я увидел, что дуэнья не спит и осыпает упреками донью Анну. Вероятно, прежде чем уснуть, служанка успела выпить не весь шоколад. Я постарался ничем не выдать своего присутствия и прислушался к их взволнованному разговору. То, что мне удалось расслышать, ошеломило меня. Стало очевидно, что я далеко не единственный человек, который вынужден жить во лжи.

— Вы хотите разрушить свою жизнь?! — вскричала дуэнья.

— Ты расскажешь отцу? — вместо ответа поинтересовалась донья Анна, и ее голос, как ни странно, был не только спокойным, но как будто даже радостным.

— Если это станет известно маркизу, он не женится на вас.

— Именно на это я и надеюсь.

Девушка бросила взгляд в сторону балкона, но, как мне показалось, не разглядела меня под покровом темноты.

— Пойми же, у меня не было выбора, не было другого способа помешать этому браку, кроме как устроить скандал, — сказала она с отчаянием в голосе.

Мне показалось, что ее слова правдивы лишь наполовину. Я пытался уверить себя в том, что она не могла так искусно притворяться, когда мы стояли у Небесных Ворот.

— Маркиз уничтожит вашу семью, — сердито ответила дуэнья Люпэ.

— Он не сможет причинить большего вреда, чем уже причинил.

— Еще как сможет! — зловеще проговорила дуэнья Люпэ, отводя глаза.

— Но как?.. Что еще он может сделать?

— Этого я сказать не могу.

— Ты должна сказать мне правду! Я приказываю тебе! Расскажи мне, что за страшная тайна известна маркизу?

— Ваш отец убьет меня.

— Ну, пожалуйста, прошу тебя!

— Я не могу… — дуэнья Люпэ зарыдала. — Я не могу сказать вам этого, дитя мое.

— Если ты и в самом деле любишь меня, то должна рассказать мне, почему моя жизнь не принадлежит мне.

Дуэнья Люпэ в отчаянии прижала ладони к лицу и упала на диван.

— Потому что моя жизнь тоже не принадлежит мне.

— Что ты имеешь в виду?

Дуэнья Люпэ продолжала плакать, всхлипывая как ребенок.

— Я ничего не скажу отцу, — сказала донья Анна, закрывая балконную дверь и всматриваясь в темноту.

К счастью, покосившаяся дверь закрылась не плотно, и я продолжал подслушивать, как шпион.

Донья Анна села на диван рядом со своей дуэньей.

— Пожалуйста… — умоляла она и слезы текли по ее лицу.

Дуэнья Люпэ подошла к клетке Феникса и прикоснулась к полотняной накидке, которой донья Анна прикрывала клетку.

— Это ваше первое одеяльце… То самое, в которое вас заворачивали младенцем, — сказала она, поглаживая пальцем грубую ткань.

— Что ты хочешь этим сказать? Я храню свое первое одеяло. Оно шелковое, а не льняное.

— …Донья Каталина страшно кричала… роды длились так долго… два дня… три дня… но ребенок все не появлялся…

— Я знаю, что моя мать умерла в родах, — сказала донья Анна.

— Мой ребенок плакал…

— Твой ребенок?!