Потерянный дневник дона Хуана - Дуглаc Карлтон Абрамс

Ночь, 9 июля, 1593

Всю ночь я метался в постели, продолжая спорить сам с собою. В конце концов, мне стало ясно, что дуэнья Люпэ права. Познав благосклонность множества женщин, я не смог бы хранить верность одной из них. Но даже если бы смог, то не решился бы предать маркиза. А если бы и решился, то маркиз своими преследованиями и жаждой мести обрек бы нас на вечные скитания. Разве такой жизни достойна донья Анна? Ее мать говорила правду: любовь маркиза давала ей власть и почет. Был ли я вправе просить ее бросить все ради скоротечного безумия любви? Любви, которую она, быть может, даже не разделяла? Ведь ночью на балконе я собственными ушами слышал ее признание в том, что она поехала со мной только для того, чтобы расстроить помолвку с маркизом. Неужели восторг от нашего поцелуя на башне испытал только я? Она, конечно, понимала, что в тот момент нас не видел никто, кроме Господа. Но все же, возможно, ее ответ на поцелуй был продиктован скорее ненавистью к маркизу, чем любовью ко мне. Я получил свой поцелуй и теперь я должен был покинуть донью Анну навсегда.

Чувствуя себя совершенно опустошенным, я наконец заставил себя подняться с постели. Я оделся и прицепил шпагу, намереваясь попрощаться с маркизом, после чего отправиться в порт, откуда сегодня утром отплывал «Святой Мигель».

Кристобаль был увлечен раскладыванием пасьянса, который он сам же и придумал. Смысл игры состоял в том, чтобы совместить карты по достоинству и по масти. Я взглянул через его плечо на разноцветные карты и увидел портрет Карла I Великого в качестве бубнового короля, еврейский царь Давид изображал короля пик, трефовым королем был Юлий Цезарь, а бубновой королевой — Елена Троянская.

Испуганный моим внезапным появлением, Кристобаль вздрогнул и выронил из рук колоду. Глядя, как он собирает карты с пола, я сказал:

— Хотел бы я знать, освоишь ли ты когда-нибудь игру, в которую играют двое?

— Я отдам свое сердце женщине только после того, как вы, хозяин, отдадите ваше, — заявил Кристобаль с необычной для него смелостью.

— Если будешь ждать меня, Кристобаль, то рискуешь так и умереть в одиночестве.

— Я приготовлю карету, — сказал он, пряча колоду.

— И захвати мой сундук.

К тому моменту я уже успел упаковать свою одежду, золото и дневник.

— Ваш сундук? — переспросил он, удивленный и обеспокоенный моей просьбой.

— Да, мой сундук. Поставь его в карету.

— Слушаюсь, господин.

Едва я вошел во дворец, меня тотчас же проводили в кабинет маркиза.

— Я как раз собирался послать за тобой, — сказал маркиз, и его голос не предвещал ничего хорошего.

Огромная грудь и пышные рукава камзола делали его похожим на медведя.

— Командор рассказал мне, что кто-то пытается обольстить донью Анну. Вчера ночью он видел на ее балконе человека в маске.

Он посмотрел на меня тяжелым испытующим взглядом. Скорее всего, его отеческая привязанность ко мне помешала высказать обвинение напрямую.

— Я когда-нибудь рассказывал тебе, дон Хуан, как убил собственного брата?

Он сделал выпад вперед и резко выбросил шпату, направив ее мне в сердце с такой силой, что непременно проткнул бы меня насквозь, если б я не успел блокировать его удар.

— Нет, никогда, — сказал я.

Мы продолжали драться. Наши шпаги звенели. Глубокий порез на моей правой ладони давал о себе знать.

— Мы были влюблены в одну и ту же женщину. Он был старше меня, и ему должно было достаться все, включая ее любовь.

— И что же произошло? — спросил я, перебрасывая шпагу в левую руку. Маркиз кивнул, давая понять, что заметил мою рану, но нападать не перестал.

— Мы дрались как будто в шутку, как часто дурачатся братья. Но его шпага оказалась не такой быстрой, как моя.

Вероятно, маркиз заметил, что берет надо мною верх, и шпага в его руке замелькала еще быстрее, нанося молниеносные удары. Мне все труднее удавалось блокировать их. Пот струился у меня по лбу и заливал глаза.

— Что случилось с той женщиной, которую вы оба любили? — спросил я, едва справляясь с дыханием.

— Узнав о том, что я сделал… что случилось, она ушла в монастырь, — маркиз тоже задыхался. — Она… огорчилась, что из-за нее пролилась кровь. Но прежде чем уйти, она сказала мне, что любила моего брата… И что никогда не сможет полюбить его убийцу — такого злодея, как я.

— Если вы тогда не смогли… завоевать ее сердце, — сказал я, чувствуя, как моя рука слабеет под его ударами, — почему вы думаете, что сможете завоевать сердце доньи Анны?

— Я больше не повторю своей ошибки… Она никогда не узнает правду.

Маркиз был весьма искусным фехтовальщиком и к тому же обожал мошенничать. Чтобы отвлечь мое внимание, он сбросил вазу, и я едва успел отскочить в сторону.

Он усмехнулся и на секунду остановился, как будто убийца в нем ненадолго уступил место учителю. Нам обоим не хватало воздуха в его кабинете.

— Молодец… ты всегда был хорошим учеником… Можно сказать, даже чересчур хорошим.

— Вы научили меня всему…

— Не всему.

Он с такой силой взмахнул шпагой, что мне пришлось вскочить в оконную нишу. Его клинок глубоко вошел в мягкое дерево ставни.

— Вы хотите научить меня чему-то еще?

Он возобновил свою атаку с новой силой. А я, не имея ни малейшего желания сражаться с ним, был вынужден из последних сил отражать его удары.

— Однажды я сказал тебе, что любую схватку выигрывает лишь тот человек, которому нечего терять — включая его жизнь.

Я с трудом блокировал страшный удар, направленный мне в грудь.

— Так вот. Такого человека может победить только тот, кто…

— Кто влюблен?

— Ты действительно схватываешь на лету… Однако не каждый человек, который влюблен… Любовь… видишь ли… может сделать человека храбрецом… или трусом… И никто не поймет — пока не станет слишком поздно.

Я не знал, каким любовь сделала меня, но мне хотелось бы это понять.

— Боюсь, я этого никогда не узнаю… Дон Педро, я пришел попрощаться… Я покидаю Севилью.

Услыхав эту новость, он тотчас опустил шпагу и уставился на меня.

— Это печальная новость, — сказал он, пытаясь отдышаться. — Но, думаю, так будет лучше для всех.

— У меня нет выбора. Я не могу жениться на женщине, которую не люблю.

— Очень мудрое решение — уехать, пока это еще возможно.

— У меня есть к вам одна просьба, дон Педро.

— Слушаю.

— Помните раскаявшегося грешника, который шел в праздничной процессии? То был мой учитель, падре Мигель. Не могли бы вы поговорить с верховным инквизитором, чтобы его освободили из замка Святого Хорхе?