Разборки дезертиров - Сергей Зверев

Снились этой ночью, разумеется, кошмары. Психиатрическая лечебница в родном городе на улице Владимировской, где я однажды навещал занятного фигуранта. На этот раз беседовать пришли почему-то со МНОЙ. У следователя были насмешливые глаза Благомора и пудовые кулаки вертухая Василия. Несколько раз я просыпался, убеждался в отсутствии смирительной рубашки и опять погружался в мир холодных кафельных стен и твердолобых санитаров. Потом мне стало тесно в каменной усыпальнице, дышать нечем, кто-то вторгся между мной и костром, защемив кожу на бедре. Влажные руки забрались под свитер, дыхание срывалось и горячей волной обжигало ухо. Я пытался приподняться, но рука настойчиво прижимала меня к земле, гладила, щекотала. Ремень на брюках безымянного мертвеца как-то странно расцепился, дрожащие пальчики расстегивали пуговицы на ширинке. Я задергался, как таракан перед тапкой. Сон носил элементы реальности. Я открыл глаза и понял, что со мной действительно кто-то лежит. Рука зажала самое сокровенное, а ухо уже готово было оторваться…

– Проблемы с зажиганием, Михаил?..

Ох уж эта сила слова… Стремительным рывком я повернулся к «объекту», сжал его в неуклюжих медвежьих объятиях, нащупал носом горячее лицо.

– Ты кто?..

– Меня зовут Ульяна, прокурор…

Мог бы сам догадаться, плечики худые, впадины в ключицах – в каждое по яблоку поместится. Голова взорвалась, и вместе с болью кровь из всех артерий и вен устремилась к конкретному органу, о существовании которого я за последние две недели просто забыл. Не было нужды путаться в ее пуговицах и застежках – все было готово и висело на честном слове. Действуйте, прокурор. Сильно декольтированная спецодежда… Гормоны загудели. Мы совершали нелепые ритмические движения, дышали изо рта в рот. Что-то далекое, почти забытое, из прежней жизни, которую я считал решительно неудавшейся…

Потом я гладил ее в темноте, чувствуя, как онемение от левой пятки расползается по телу. Она дрожала, боялась от меня оторваться.

– Прости, прокурор, у тебя нет проблем с зажиганием… Полюбишь меня еще раз?

– Полюблю, – бормотал я. – Ты слишком торопишься жить, Ульяна. Все будет нормально – и жизнь без постоянных дерганий, и неторопливый секс…

– Не верю… – Она закрыла мой рот остывающими губами, чтобы не сморозил еще какую-нибудь глупость.

Очнулись на рассвете – от одиночного автоматного выстрела. Отличный будильник. Ничего страшного, впрочем, не случилось, просто подскочивший ни свет ни заря Балабанюк собрался пристрелить какого-то грязно-белого всклокоченного зверька со смышленой лисьей мордочкой, пробегающего по кромке скалы. Зверек от страха кувыркнулся вниз, пометался и юркнул в какую-то щель. Балабанюк досадливо крякнул. Виновато посмотрел на меня.

– Я чисто автоматически, Михаил Андреевич.

– Чисто по-свински, – проворчал я. – Охотник, блин, недоделанный. Кого это ты нам собрался приготовить?

– Мне кажется, это песец, Михаил Андреевич… – Боец завороженно таращился в щель, укрывшую зверька. – Они тут редко встречаются, да и мех у них летом довольно куцый…

– Так какого же черта, Балабанюк? – простонал я. – Тебе потребовалась шапка на зиму? В казарме не выдают?

– Песец подкрался незаметно, – печально резюмировала Мария и рухнула досыпать. До Ульяны, которая к рассвету оказалась почему-то на своем месте, неторопливо дошло, что тревога ложная. Она окинула меня очень занимательным взглядом и тоже свалилась.

– Не хочу я в казарму, – капризно заявил Балабанюк. – Наслужился уже.

– Статья 338-я… – пробормотал я, погружаясь в сладостное небытие. – Дезертирство, то есть самовольное оставление части в целях уклонения от прохождения воинской службы, наказывается лишением свободы до семи лет. Если военнослужащий совершает дезертирство впервые и оно явилось следствием стечения тяжелых обстоятельств, дезертира могут освободить от уголовной ответственности, но это не твой случай, бродяга…

Я успел еще подумать, что выстрел могут услышать враги, а это не совсем здорово (опять придется отсиживаться), после чего прекратил бодрствование.

Второе пробуждение уже не было насильственным. Балабанюк с угрюмой миной жарил насаженные на веточки остатки булки. Ульяна с интересом наблюдала за процессом моего пробуждения (я не стал бы противиться сделать это вместе). Проницательная Мария хмуро смотрела на Ульяну, вопросительно – на меня, вздохнула, потащилась к ручью – промывать глаза.

Мы съели хлеб, поспорили на тему, что женщинам оружие, может быть, и на пользу, но окружающим – точно во вред (мы против оголтелого феминизма); поставили себе задачу, помолились напоследок – и ориентировочно в одиннадцать утра потянулись из убежища. Первым Балабанюк с двумя автоматами, за ним – девицы, последним шествовал я, нагруженный несмазанным автоматом, тремя снаряженными магазинами и пустым рюкзаком. Мы пролезли в пещеру, соседствующую с журчащим ручейком, для чего пришлось присесть на корточки, а потом минут пятнадцать щемиться в узком коридоре. На финальном отрезке пришлось даже ползти. Мы выпали из скалы на берег живописного озера и от неожиданности оторопели. Местечко было идеальное. Вода пронзительно голубая, безупречно прозрачная, усеянная лилиями и кувшинками. Пышные ивы склонялись к воде, рассматривая свое отражение. Заросли осоки с горделиво торчащими соцветиями, бархатные початки камыша, стреловидные листочки. Стая «серых шеек», явно не избалованных человеческим вниманием, спокойно скользила по глади воды, как по зеркалу, и даже глазом не вела…

Мы обошли местечко и вскоре вклинились в величественный пихтовый бор, который впоследствии спустился в низину и перерос в чахлый осинник. Мы двигались со всеми мерами осторожности, отмечая по дороге любопытные вещи. Косуля навострила уши, оторвалась от деревца, с которого активно обрывала кору. Махнула через груду бурелома… Лисенок месяцев пяти от роду (их носят в начале весны), отбившийся от мамки, увлеченно разрывал покинутую мышиную норку. Жратвы, разумеется, не нашел, зато разворотил шмелиное гнездо и улепетывал, прижав уши, как нашкодивший щенок… Потом где-то впереди, в гуще чавкающего моха, раздался хлопок, похожий на взрыв слабенькой петарды, взлетела птица. Мы вскинули автоматы и боязливо подошли, наткнувшись на… лопнувшую жабу.

– Извечная загадка природы, – поморщилась Мария. – Жабы регулярно взрываются. Существует версия, будто бы на них нападают вороны, чтобы выклевать печень, жабы раздуваются в целях самообороны, да не рассчитывают допустимую нагрузку…

Первая примета приближающейся осени – мухи начинают кусать – ощущалась довольно остро (на самом деле это другие мухи – жигалки). Орды кровососов атаковали беспрерывно. Антикомарин, размазанный по коже жирным слоем, уже не спасал. Приходилось бегом одолевать кишащие гнусом низины. Людей мы пока не встречали. Но первые признаки человеческого присутствия уже были налицо. Дорогу пересекала неглубокая речушка с отвесными берегами. Соваться на открытое место было страшновато. Мы ползком забрались на косогор, обозрели участок речной долины и стали свидетелями забавного зрелища. Метрах в сорока по течению в воде барахталась неповоротливая медвежья туша! Присмотревшись, мы обнаружили, что медведь не просто так купается. Хищная зверюга обладала недюжинным интеллектом, крестьянской смекалкой и постыдной вороватостью. Зацепив рыболовную сеть, установленную поверх реки, медведь неуклюже, по-дилетантски, вытягивал ее на песок. Мы обхохотались над этим увальнем. Он тянул зубами поплавки, помогая себе когтистыми лапами, рвал их, путался в мелкоячеистом, обросшем тиной неводе, раздраженно рычал, прибил шлепком зазевавшуюся рыбешку. Логического мышления таежному обитателю, конечно, не хватало.