Разборки дезертиров - Сергей Зверев

– Послушайте, девушки, – пытался я урезонить оголодавшую публику, – это не кола, ею не надо утолять жажду… Не рвите зубами крышку! Прошу учесть, что коньяк по утрам можно пить только в целях поправки здоровья, а не в целях окончательного его подрыва… Вы алкоголички? Вы забыли основное преимущество трезвого образа жизни: что у трезвого на уме, то у пьяного не получится?

Больно видеть, во что превращает нормальных людей кучка извращенцев-«бизнесменов». Меньше всего мне хотелось смеяться над этими людьми. Я сам зверел от голода, но охотно отдал свою долю девицам – пусть молотят, мы с бойцом обойдемся «крысой». Но «огненную воду» пришлось отбирать самым решительным образом – на смену здоровому интересу явно приходил нездоровый.

– Дуй, боец, – плеснул я в кружку. – За все хорошее. За то, чтобы не хватило на нас смертей. Чтобы умереть в своей постели лет эдак через пятьдесят.

– Давайте, – боец подозрительно поводил носом. – Я немного, Михаил Андреевич, хорошо? Не привык я как-то к крепким напиткам. У нас в семье почти не пьют.

– Символически нельзя, – возмутилась Ульяна. – Тогда на всех достанется смертей…

– Не научился пить, бедненький, – сказала Маша с улыбкой. – Я обязательно напишу о тебе в своей статье, Саша. Выживать в стреляющей глуши он, видите ли, научился, а пить за долгую жизнь…

Припертый со всех сторон Балабанюк смертельно побледнел, махнул, не глядя, закашлялся и начал густо алеть – от кончиков ушей до кончика немытого, заросшего золотистым цыплячьим пушком подбородка. Пробормотав «А вам, мадам, мы не зачтем преддипломную практику», я отобрал у хмелеющей Ульяны остатки коньяка, слил в кружку и выпил.

Девицы забрались под свой можжевельник, а мы с Балабанюком продолжали посиделки. Грызли «крысу», в которой не было ничего не съедобного, наслаждались тишиной и покоем. Сороки с галками носились над обрывом; собирался дождь – проливалось несколько капель… и ветер уносил набухшие облака, чтобы опорожнить их в другом месте. Подсчитав немудреные запасы (немного колбасы и хлеба я попридержал на будущее), было решено провести в скалах еще одну ночь, а поутру неспешно выбираться. Я рассказал обо всем, что с нами приключилось – о рабстве, о побеге из рабства, о капитане Хомченко, который совершил подвиг, а погиб по нелепой случайности. Солдатик повествовал о своих приключениях. Кульбит, которым он поразил собравшихся в момент атаки «бушибузуков», произошел случайно. Он просто поскользнулся. Но при падении с обрыва успел сгруппироваться, да и обрывчик оказался не таким уж провальным – приземлился точно между камнями. Он проехался по горке и свалился на шею какому-то душману. Тот болтался без дела под скалой. Сценка, по уверению бойца, напоминала схватку Дон Кихота с Карлсоном или американское родео – объездку рассерженной лошади без седла (имеется в родео такой элемент). «Лошадка», правда, быстро превратилась в рассерженного быка, но и такой элемент американским родео предусмотрен. Ковбой обязан продержаться на быке восемь секунд (что соответствует шести выстрелам из кольта). За время этой вакханальной пляски он умудрился сжать противнику сонную артерию, отчего тот как-то скоропостижно закатил глазищи и успокоился. Давясь блевотиной, Балабанюк спешился, забросил за спину автомат неандертальца, подобрал свой и начал думать, как бы прибежать к нам на помощь. В голове здравия не было, но в принципе боец сообразил, что лезть на гору будет глупо. Умные альпинисты горы обходят. Он побежал в обход, но сверху с пронзительными воплями посыпались трое, рассчитывая взять его живьем, и пришлось на бегу корректировать планы. Ощерилась волосатая физия со шрамом поперек глаза, он получил удар в грудину (с явным перебором), снова поскользнулся, поток щебенки хлынул с откоса, подхватил пацана, и началось бесславное падение. Орясина, огревшая его кулаком, видно, не рассчитывала, что так закончится. Он слышал выстрелы, крики, но реагировал слабо. Цеплялся за выступы, чем в итоге и облегчил себе страдания. Позвоночник остался целым, небольшие повреждения вроде отбитого плеча и подвернутой лодыжки – ну и, конечно, настроение упало вместе с телом. Он заполз под козырек, там и лежал. Сверху светили фонарями, блуждали матерки. Потом он остался в одиночестве, и стало совсем грустно. Он понял простую истину: выбраться из урочища в одиночку нечего и пытаться. Отлежавшись, подобрал автомат и побрел на север – по направлению звонкого ручейка.

Дальнейшие приключения рядового Балабанюка достойны отдельного романа. Встреча с рысью, которой он чем-то не понравился; та хотела его порвать, он ее – пристрелить, расстались миром. Неведомые призраки следили за ним – летали поверху от камня к камню, не издавая звуков, доводя пацана до состояния полной жути. Он удирал от них километра четыре, кружа по лабиринту скал, свалился на рассвете, а когда очнулся, волосатый человек в лохмотьях, с дрожащим лицом и шныряющими глазами сидел над ним и ковырялся в вещмешке. Оба испугались, отпрыгнули. Дикарь оказался немым, что-то мычал, жестикулировал. На автомат, нацеленный в пузо, никак не реагировал, напротив, осмелел, пытался завладеть мешком. Применив прием прикладом, от которого челюсть «мародера» сильно заболела, Балабанюк побежал еще быстрее. Потом успокоился, пошел пешком. Дурачком он, в принципе, не был, сообразил, что люди вроде этого бродяги – обычные умалишенные, завезенные когда-то в Каратай и по ряду причин оказавшиеся на воле. Одичали, живут жизнью первобытного человека. Кто-то в одиночку, кто-то стадами. Представил перспективу встречи со стадом таких «животных», опять стало дурно, побежал…

Кончились скалы, он влетел в тайгу и познал на собственной шкуре все ее негостеприимство. После долгих плутаний бойца подобрал охотник, мало отличный от дикаря, но умеющий разговаривать, обладающий интеллектом, природным чутьем и смекалкой. Звали персонажа Елисей. Немного понервничав, охотник привел-таки парня к деревне, где, дождавшись темноты, укрыл в своей полуизбе-полуземлянке и разрешил пожить пару дней, не выходя на улицу. Они много разговаривали – ведь местные жители практически не знают об окружающем мире! Он искренне благодарен Елисею – теперь он имел относительное представление о местности, куда попал.

– У отца было три сына, Михаил Андреевич, – тихо повествовал Балабанюк. – Все дураки. А матери как раз не было. Скончалась от острого отравления. Детям – от десяти до двенадцати… Вы фильмы о беспризорниках видели? Собирают мухоморы, бледные поганки, варят, прутся всей семьей. В мухоморе мускарин – алколоид, в бледной поганке – фаллоидин. И, главное, отцу бесполезно объяснять, что он губит своих детей – пусть, говорит, развлекаются. У одного гемофилия – несвертываемость крови, матушка наградила, такая, блин, зараза, переносят женщины, а болеют мужчины. У другого – повышенная чувствительность к свету – кожа опухает от солнечных лучей. Забыл название…

– Ксеродерма.

– Ага. Третий, вообще, не в себе мужичок – блаженный, проще говоря. Словом, не жизнь, а мечта. Разговаривать почти не умеют, мясо жрут руками – выхватывают из котелка и давятся сырым – терпения не хватает…

– Подожди, – перебил я. – Об урочище он что рассказывал?

– Вы были правы, Михаил Андреевич. Урочище заперто, как депозитарий в банке. Входы и выходы охраняются. Бизнес поставлен на широкую ногу: конопля с маком – это раз, тайные алмазные прииски – это два, взимание мзды за провоз контрабанды – три. Последнее и наркота – конечно, мелочовка, побочный бизнес, но вот алмазные прииски, скажу я вам… Может, и врет Елисей, но говорит, что камни добывают размером чуть не с булыжник. Трудятся рабы. Специалисты – гражданские, уж не знаю, откуда их набирают; охрана служит по контракту. Нанимают всякое дерьмо – опустившихся спортсменов, сиделых, тех, кто в розыске. Десяток деревень, где живут нормальные люди, снабжают банды этих гавриков сельхозпродукцией, самогоном, женщинами… Проституцией занимается практически все женское население – им просто некуда деваться. Приезжают бухие парни в камуфляже, выбирают, кто приглянется. Я слышал, у них имеются даже публичные дома: крадут на «большой земле» баб и заставляют работать. Умные, понимают, что мужики без женщин долго не протянут…