Фата-моргана - Евгений Шкловский

Дед приехал, с авоськой. С чемоданом задрипанным, обвязанным веревкой.

П-полковник!

Когда-то мечтал сделать внукам танк с дистанционным управлением, все купил необходимое – моторчик, провода, пульт приготовил, осталось лишь собрать, да только на кой ляд им танк, если у них в компьютере ракеты и самолеты летают – как настоящие…

Еще бы тачанку предложил.

Подарил увеличитель с глянцевателем – фотографии печатать, специально из Киева тащил вместе с фруктами и большим жирным киевским тортом, а у внуков у каждого по «кодаку», фотографии как картинки… Сегодня отнес пленку в мастерскую – завтра все получил. Зря пер. Дочь права: надо бы позвонить, посоветоваться прежде. Куда она теперь это девать будет – и так места кот наплакал…

Нет, не поспевал. А главное, каждый раз в глупом положении. Каждый раз – унижение.

Пытался давать дочери советы по жизни, так она молчит-молчит, а потом вдруг как полыхнет: «Пап, может, хватит, а?» То есть учить хватит.

Сразу понятно: не уважает! Ясно же: пустое место вы для нее, гражданин (господин) п-полковник!.. К тому ж еще хохляцкий подданный.

Внуки в детстве, когда в деревню наезжали, охотно с ним время коротали – в шахматишки сразиться, за грибами или на рыбалку, ордена и медали разглядывали с почтением, на себя примеряли (дедушка добрый, не возражал), из-за фуражки ссорились – кому носить. А теперь гмыкнут что-нибудь, не разбери что – и к себе, за компьютер или наушники.

Нет, не авторитет для них, не крутой.

Зять допоздна на службе, вечером рюмку вяло опрокинет, спросит что-нибудь невнятно (слух совсем ни к черту, сколько ухо ни оттопыривай), да ему и ответить-то нечего: что в его жизни такого? И в воспоминания пускаться тошно. Кому они нужны, его воспоминания? (Сестрица Ритка губы стрункой: х-ха, победитель!) А когда-то мечталось (фотография праздника): сядут с бутылочкой, душа в душу…

Не получается. Бормочет под нос, слов не разобрать: дел много… контора еле держится… деньжат не густо.

Как упрек – п-полковнику.

Дескать, какой ты п-полковник?

И весь разговор.

Ну, новости посмотрят вместе. Начнет тесть про грабителей-реформаторов, про Чечню, про Ельцина и Кучму, а зять зевнет, даже и не нарочито – искренне вполне: извините, пойду подремлю… Устал что-то. Все время квелый такой (то ли они в молодости!) – и в будни, и по выходным… П-полковник еще посидит у телевизора, пока дочь не выйдет, раздраженная: потише сделай, оглушил совсем. А потише – ему не слышно. Блям-блям… Уйдет в комнату, которую ему временно уступили (вытеснил)… Газету возьмет или радио включит, а на душе погано. Все не то… Неловко как-то: люди горбятся, а он – не пришей кобыле…

П-приживальщик.

Сестра рыбьим глазом подмигивает издалека, из самого Киева: ага, вот-вот… кто ты есть. Соломку скручивала, по квартире раскидывала. Булавками колола. В партийную организацию жаловалась, где он состоял (социал-демократ – не путать с коммунистами!), стучала на него, что он плакаты, приготовленные к первомайской демонстрации (социал-демократы тоже ходили, своей колонной), украл. Еще кое-куда, что стихи антигосударственные сочиняет и чуть ли не с американцами якшается (брякнул сдуру про сон с американским президентом, поговаривали тогда о визите. И что ему американский президент?)…

Как-то ночью не спалось (частенько случается), и вдруг мысль – ошеломительная: а может, вообще все из-за нее, из-за горбатой сестры Ритки? Вдруг она еще в молодости так сделала, что жизнь не задалась? Как-то поругались – из-за пустяка (она к нему всю дорогу вязалась, ревнючая, девчонок соседских пугала, наговаривала им, что те от него шарахались), цыпленка он ее случайно придавил, тот между дверями шмыгал, вот и защемил ненароком… Сильно поцапались – в злости она и тогда лютела, все из-за уродства, пусть даже незаметного почти (ему-то, конечно, известно), ну он ей и сказал: горбунья ты и есть горбунья… Обидел, значит. Она вдруг (как потом вспоминалось) вздернулась вся, смолкла – гробовое такое молчание, камнем на душу, тем более что чувствовал свою вину.

Не забыла, значит.

Он-то по простоте запамятовал, потому и решился к ней переехать – сестра все-таки, матери полегче – кто и присмотрит, как не дочь. А что вышло?

И поверить трудно, и не верить… Пучки соломы, все эти закрутки-заломки чародейские находил и в юности, только значения не придавал, пока не ушел на фронт и потом, вернувшись, не уехал учиться в Москву, в Военную академию. Виделись редко – так, перебросятся иногда скупым письмишком. Он переезжал из города в город, куда посылали, пока не осел наконец в Москве. Поначалу в коммуналках, потом квартирку дали. Дочь выросла, с женой разошлись.

Вспомнил, будто озарило: из конверта-то иногда выпадало. Ну да, соломка. Рыжая. Надломленная. Скрученная. Это потом, позже, когда муж ее умер (сам ли? – тоже ведь не ладилось между ними), приезжала в деревню из своего Киева, тогда и помог ей деньгами. Вроде все ничего, нормальные отношения, ан вот ведь как…

Было, было в ней что-то ведьминское… Сделает, случалось, в шутку птичье такое личико – все в морщинках узеньких (словно змейки расползлись), с кулачок, нос загогулиной, губы куриной попкой, глаза-щелки… Для смеха вроде, а как-то не по себе.

И – горбик. Маленькое возвышеньице над левой лопаткой. Не приглядываться – не заметишь. Но он-то видел. Да и все знали. А ей, видать, острый нож в сердце. Замкнутая, скрытная. Посмотрит косо – как обожжет. С годами угрюмость больше. И все одна, никого рядом. Ни друзей, ни подруг, ни родственников… Ни с кем не общалась. Вероятно, из-за горба своего.

Иногда такое брякнет – мозги набекрень (еще когда вместе в деревне жили): не ходи в клуб, там зарзет гуку лен бремет ме… Такие вот дикие птичьи слова. Он переспросит, а она так же смутно и повторит или еще что-нибудь в том же роде прошипит. И смотрит на него пустым рыбьим глазом, с остренькой такой ухмылочкой: как это он не понимает обычных русских слов?

Злость разбирала: за дурака его держит! Шутки шутит такие. Издевается. Но ощущение, что в мозгах действительно сдвиг. Ум за разум. То ли он плохо слышит (вот еще когда со слухом началось), то ли она его морочит.

Жена ее в свое время терпеть не могла (взаимно) – та все время поддеть ее норовила, язычком острым кольнуть. Обзывала по-всякому, имена придумывала нерусские. Язва!

Отравила его! Все отравила. Теперь-то ясно.

Окно во двор.

Дочь с зятем подыскали ему комнатенку в коммуналке, растратились. Мусорные контейнеры внизу, вороны… У соседа радио тренькает, а может, телевизор. Мирный сосед, тоже пенсионер, но работяга, газеты ходит продавать в метро, так что только поздно вечером пригребает.

Он дочери с зятем по гроб должен быть благодарен. Рядом с горбуньей точно б долго не протянул. Наверняка бы ухайдакала. Измором взяла б. Извела.

Зато нынче российский гражданин. К дочери, к внукам поближе опять же, хоть у них и своя жизнь, не до него. Он и не претендует.