Фата-моргана - Евгений Шкловский

Матери уже за девяносто было: хоть и ходила, но, слабенькая, хуже и хуже, ему все трудней ухаживать. Поэтому, когда Ритка, сестра подколодная, предложила продать дом и переехать к ней в Киев, он, подумав (хотя ведь были сомнения!) и посоветовавшись с матерью (та все понимала), согласился. Помимо прочего, сестра опасалась, что к ней кого-нибудь подселят (квартирка небольшая, всего две комнаты, но соседи по этажу якобы плели интриги), да и платить меньше, у него льготы. В-ветеран. К тому же и половина денег за проданный родительский дом – ей, сумма по тем временам немаленькая. Месяца два она и была немаленькая, а потом буквально в одночасье сгорела, пшик и нету – реформа, инфляция, девальвация, пертурбация, хренация…

Ни за что, вышло, отдали родительский дом. Подарили, можно сказать. И денег жалко, и вообще – как-никак, а родились и выросли там…

На кого обижаться?

Квартирка в Киеве маленькая, тесная, мать, переехав, почти обезножела, сама только до туалета и ванны, а так сидела в своем уголке в комнате дочери, слушала радио или разговаривала тихим голосом, по деревне тосковала, покойников все вспоминала, и угасла тихо, как и жила. Правильная такая жизнь, никому не в тягость, лишь в последние месяцы, когда совсем слегла.

После ее смерти с сестрой совсем разладилось – то и дело цеплялась к нему: все ей не так (климакс), смотрела косо, шипела чуть что, а потом, как нарыв, прорвалось: оказывается, он виноват, что дом не во-время продали (будто не сама торопила), что деньги сгорели. Крик, оскорбления… Это его-то, п-п…

В какое-то мгновение терпение лопнуло – как рявкнет: ты что ж, мать твою… Аж стекла звякнули. Ритка же, стервь, только пуще: убивают, визжит, приживальщик, все потерял, разбазарил родительское добро, теперь еще здесь командовать – не выйдет!.. Пусть забудет, не армия… И вообще пусть манатки собирает и выкатывается. Его пригрели, а он, понимаешь ли…

Перед соседями стыдно.

Жена тоже кричала во время ссор: что, что она хорошего видела за время жизни с ним? Сплошные переезды, казенные квартиры, бесконечные погрузки, разгрузки… А в итоге? Однокомнатная жалкая халупа (санузел совмещенный) на окраине. Считай ни кола, ни двора, не говоря про прочее. Это он-то – п-полковник? Ха-ха… Да пусть не смешит! Его подчиненные все устроены – не сравнить! А ведь сколько возможностей было – предлагали же! Ничего! Нуль! Палец о палец не ударил, такой гордый! Зависеть, видите ли, ни от кого не хотел, одалживаться. Да причем тут одалживаться, если у него больше прав, чем у кого бы то ни было? Ветеран, академию заканчивал! Горе-победитель!..

Срывался: не сметь! Однажды не удержался – приложил. Не сильно, но рука-то большая, тяжелая. П-п…

Жена, сестрица… Почему-то все кончалось ненавистью, хотя никому он ничего дурного не сделал. И под занавес всякий раз какая-нибудь пребезобразнейшая сцена. Нервы, нервы… Крепится-крепится, потом – как в пропасть! В глазах мрак…

У Ритки однажды вырвалось: изведет. То есть она его.

Мало ли чего не сказанешь в ярости, все бывает, но – лицо!..

Это родного брата-то! И слово какое горбатое: изведу…

Поверил. И… испугался. Никто никогда не мог бы его обвинить в трусости, даже наоборот, в молодости отчаянным считался. А тут…

Подкову прибил над дверью в свою комнатку, ножом очертил круг около кровати, потому что когда человек более всего уязвим? Разумеется, когда спит. Ну и еда, понятно. С того момента стал готовить у себя в комнате, кастрюли прятал, чтобы ненароком действительно не подсыпала чего, замок врезал, на ночь запирался…

Кошмары по ночам. Как-то приснилось: душат авоськой. Голова в сетке, как разлохмаченный кочан капусты. Почему-то особенно скверно, что авоськой.

Не исключено, что сестрица действительно ходила к каким-то ворожеям и там советовалась, как лучше его извести. Сжить со свету.

Булавка. Яйцо. Восковая фигурка. Зажженная свеча. Заломленные стебельки рыжей соломы… Не случайно, наверно, интересовалась магией (на то и химик), книжки всякие покупала, каких теперь пруд пруди: магия белая, магия черная…

Отчего все-таки? Разве не помогал ей деньгами, когда у нее муж умер? Сыну ее устроиться в военное училище?

Многим ведь подсоблял, кому мог – ближним, дальним, себе ничего, кроме ненависти… Вроде как неправильно жил. Может, и впрямь неправильно. Жил и жил, не думал про старость, на здоровье, слава Богу, не жаловался, только уши иногда закладывало и слышал гораздо хуже – последствия контузии. Суставы болели – ходить трудно. Камни в почках. Желчный пузырь. Но сердце ничего, крепкое. Иначе б давно загремел с инфарктом.

Изведу.

К юристу ходил – советоваться. Тот сказал, что случаев таких сколько угодно, не у него одного. Главное, меньше контактов. И непременно раздельное хозяйство. А оно и всегда было раздельное, только поначалу, когда мать еще жива была, питались вместе.

Он предлагал разменяться. На комнату в коммуналке соглашался, чтоб сестре пусть небольшую, но отдельную квартиру. Ага, как же! Прикушенные губы вкривь: чего надумал, а? Почему это она должна своей квартирой жертвовать? Она в ней еще поживет (злорадно) после его смерти, она ведь младше его почти на девять лет.

Ехидна!

Суеверным он стал. Ходил в лавру за святой водой – полные двухлитровые пластмассовые бутылки из-под колы, во рту слабый железистый привкус. С авоськой ходил. Почему-то именно авоська особенно вызывала у них неприязнь – сначала у жены, потом у сестры (не она ли и подсунула?), а теперь вот и у дочери.

Сумка как сумка, только из тонких прочных вервий (обычная сетка с ручками), убористая, в кармане можно носить – для продуктов милое дело. Когда-то все ими пользовались, а теперь редко встретишь. Все больше полиэтиленовые пакеты. Кому что. Ну взял он портфель вместо сумки продуктов купить, поставил под ноги, чтобы помидорчиков выбрать – теперь ни портфеля, ни документов. На авоську, может, и не позарились бы.

А что у них дома делалось, господи, если б кто видел? Сестра из кожи вон лезла: нагадить… Мусор ему под дверь сбрасывала. Воду нарочно проливала – раза два поскальзывался. Тараканов в муку подпускала. Обои рваные, вода из бачка в туалете сливалась беспрестанно, на кухне кастрюли как баррикада…

Но он ничего – из принципа: раз она так, то и он. Запирал свою комнату и уходил на весь день – по городу бродил, обедал в пельменной, в кино, в музей, иногда к знакомым… И за город – на природу. Всю губернию изъездил. Но года не те, уставал. Прилечь бы, ноги вытянуть, а не корчиться на жесткой скамейке. К тому ж и мочевой пузырь. Терпеть вредно – для нездоровых почек особенно. А позывы частенько (лекарства такие).

Единственная отдушина – санаторий (раз в год бесплатная путевка в военкомате). Ну еще всякие встречи ветеранов, которые все реже и реже, водки выпить со старыми вояками, правда, из товарищей мало кто остался, так, едва знакомые из других полков. Да когда к дочери и внукам в Москву, хотя и там, если честно, не по себе… Упустил ведь жизнь!