И грянул град - Лориана Рава

-- Асеро, я понимаю, что тебе уже надоело ждать, тебе это кажется бессмысленным, но всё-таки у меня есть шанс добыть компромат на Жёлтого Листа. И в любом случае, тебе не следует снимать с себя льяуту. Ты этим погубишь и себя и нас.

-- Пожалуй, ты прав. Мне Луна то же самое говорила. Что стоит мне лишиться престола, так меня почти сразу убьют. Временно отойти от дел не выйдет. Но мне кажется, что если я Жёлтого Листа не сумею выгнать, меня самого свергнут, и мне не хочется доводить до этого. А в таком случае у меня уже никакой свободы маневра не будет, я буду мёртв или в тюрьме, и что тогда ждёт её и дочерей? Ведь они станут лёгкой добычей победителя... Понимаю, что такой страх -- признак слабости, но поделать ничего с собой не могу. Желтый Лист меня при каждой встрече доводит до белого каления. Целенаправленно доводит. И жену мою тоже задирает, хоть и понимает, что беременной волноваться нельзя. Да и к чему теперь придраться, не бесплодна она! Я перед ним чувствую себя временами как Манко в испанском плену, когда Гонсало уже стал на его супругу поглядывать. В таких вопросах нет ничего унизительнее бессилия защитить тех, кого любишь. Потому для Манко побег был единственным выходом, если он хотел спасти своих родных. Не всех он спас, но если бы не решился, то не спас вообще бы никого и ничего. Знаешь, когда мы в школе ставили эту пьесу, я играл Манко, но искренне не понимал некоторых вещей, связанных с испанцами. Думаю, что и юный Манко не понимал. А потом до меня вдруг внезапно дошло, почему Писарро победил Альмарго -- именно потому, что Писарро был законченным эгоистом, он никого не любил, даже своих младших братьев, и потому, планируя свои действия, мог не заморачиваться вопросом "А что будет с ними? А если их убьют?" Впрочем, и братья у него мыслили так же. А вот Альмагро любил своего сына и потому в принятии своих решений был заведомо ограничен опасениями за него. Видимо, это закономерно, что среди разбойников побеждает наиболее отмороженный, такой, кому не дорог никто на свете. В связи с этим меня просто смешат легенды белых о благородных разбойниках -- потому что это так же невозможно, как горячий лёд. Но всё-таки Писарро потому и погорел, что считал Манко хлюпиком, не способным на решительный шаг. Мол, тот родными не рискнёт. Но если ты понимаешь, что всё равно нет шансов их спасти, если сидеть сложа руки, то только и остаётся, что действовать.

Горный Ветер ответил:

-- Ну, иногда правда в разбойники записывают народных героев. Но у тех, кто идёт в партизаны, изначально другие мотивы. Хотя и случается, что партизаны могут деградировать до разбойников, но большая ошибка смешивать разбойников и партизан.

-- Верно. И всё же во время конкисты в сопротивление власти белых людей шло бы вдвое втрое больше, если бы не страх за родных, которых могут убить. Однако англичане, если решили расчистить землю под себя, убивают в любом случае, но нормальному человеку это трудно понять. Но ты прав в одном: мы заведомо уязвимее англичан, потому что у нас есть те, кого мы любим. А вот Ветерок никогда никого не любил. И потому так легко с ними спелся.

-- Да, не любил. Порой я жалею, что у меня тогда не было льяуту, чтобы проголосовать за его казнь.

-- Неужели тебя совсем не страшила мысль стать братоубийцей?

-- Тот, кто оправдывает мерзавцев, мне не брат. Понимаешь, Ветерок взял сторону белых людей, в любой ситуации для него они более правы, чем мы, для них у него есть оправдания, для нас -- нет. А разница между белыми людьми и нами в том, что мы считали и считаем их в худшем случае гадами, а они нас -- не вполне людьми.

-- Именно. Ведь гад потому и выглядит гадом, что к нему требования как к нормальному человеку. Ведь ягуара же никто не думает упрекать с моральной точки зрения за то, что он убивает людей или скот. Да, я вот думал, не слишком ли я возмущаюсь действиями каньяри, раз они так себя ведут, значит, не могут иначе... А теперь понял -- лучше возмущаться. Пока возмущаешься -- считаешь людей людьми, а не животными, которые за себя не отвечают. Каньяри -- отвечают, хотя и нужно делать некоторую скидку на неизжитые обычаи.

-- Знаешь, Асеро, мне кажется, что с каньяри мы что-то важное упускаем. Вот ты заподозрил, что перед тобой картинку лакировали. Я бы не сказал, что это в полной мере так. Какое-то время там действительно почти ничего особенного не происходило. Они и в самом деле некоторое время мирно трудятся, пасут скот, а то раз -- и начинают вести себя так, как будто этих самых мирных лет и не бывало. Почему так? Я не знаю.

-- Я тоже не знаю. Постараюсь понять это на сей раз, может, удастся.

-- А насчёт Жёлтого Листа у меня есть подозрение: что если он, наоборот, хочет, чтобы ты с него льяуту снял? Может, от того и нарывается на ссоры?

-- Эта мысль не приходила мне в голову. Но... зачем?!

-- Ну, причин может быть несколько. Может, ему надо представить себя несправедливо обиженным тобой перед амаута. Кроме того, льяуту привязывает его к столице, он не может бросить Газету, а если ему льяуту снять, то это развяжет ему руки... Ладно, вернёмся от каньяри, тогда и решим вопрос.

-- Горный Ветер, глянь мне в глаза! Ты как будто что-то скрываешь важное. Ты как из Тумбеса вернулся, сам не свой ходишь. Что у тебя там случилось?

-- Ладно, теперь уже не имеет смысл скрывать. Тебе скажу. В общем, я отправил группу своих людей для ликвидации Ловкого Змея. Есть основания считать, что он имел тесные связи с англичанами, имел отношение к похищению сыновей Зоркого Глаза, да и Жёлтый Лист, скорее всего, с ним связан. В задачи группы входил в том числе и захват его бумаг. В группе был Цветущий Кактус, один из тех людей, которым я доверял без оговорок... Так вот, он оказался изменником!

-- И погубил группу?

-- Не знаю. Я узнал об этом, когда они уже отплыли. Помнишь, я рассказывал тебе, как Цветущий Кактус двух изменников