Магический мир. Введение в историю магического мышления - Эрнесто де Мартино

если бы существовала объективная связь между этими двумя уровнями рассуждений. Это не единственное слабое место второй рецензии. Еще более двойственное впечатление оставляет интерпретация у Кроче фигуры колдуна, которая представляет труд Де Мартино и его самого в превратном свете.

В наши дни мы с ужасом и тревогой взираем на совершающуюся перед нами драму и со страхом видим стремление погрузиться, с головой уйти в стихию иррационального, отрекшись от собственной свободы и добровольно протянув руки врагу, навстречу цепям и рабству, и прикрывая собственный недуг громким именем «исторической необходимости». Призовем ли мы, чтобы не пасть жертвой рассеяния, тех колдунов, которые уже явились перед нами в облике диктаторов монолитных и тоталитарных государств, и погрузимся в эпоху нового варварства, пока не достигнем начала времен, или же, наоборот, положимся на наши внутренние силы и дадим отпор? Ответ, перед лицом той дилеммы, перед которой мы оказались, на том перепутье, на котором мы стоим, каким бы трудным ни был выбор, представляется мне очевидным, потому что его диктует человеку его чувство долга, а утверждает в нем вера, которая не умирает. Однако тот ореол святости или, по крайней мере, почитания, которым Де Мартино окружает фигуру колдуна, помещая ее у истоков истории и цивилизации, заставляет меня задуматься[28].

Из этих строк видно, что Кроче приравнивает колдуна к современным ему диктаторам (с очевидными намеками на Гитлера и Сталина): в первом следует видеть предтечу вторых, один отсылает к другому, как в зеркальном отражении. Их объединяет «эпоха варварства», прошлого и настоящего, которое каждый из них олицетворяет и в котором оба они занимают господствующее положение. Параллелизм внушает тревогу. Но обоснован ли он? Очевидно, что нет. Подобное заключение не подтверждается этнографическим материалом. Власть, которую обретает колдун, подвергая себя смертельному риску, сходя в бездну небытия, ставится на службу другим, сохранению целостности их личности и не имеет ничего общего с политическим господством над другими в той или иной форме, подчинением их себе. К этому следует добавить еще и то, что колдун/шаман не навязывает себя общине в качестве целителя по собственному произволу; напротив, он может действовать в качестве такового лишь в силу коллективного консенсуса (эту формулировку мы заимствовали у Леви-Стросса). В конечном счете Де Мартино был прав, когда сравнивал колдуна со спасителем, а не тираном. Демонизированный образ целителя/деспота представляется нам следствием ассоциаций, почерпнутых из современности и необоснованно спроецированных на магическую эпоху, которую Кроче относит к области иррационального. Известны в связи с этим спорные высказывания философа, которые мы находим в «Философии и историографии» (здесь примитивные народы рассматриваются как сообщества естественных людей, неспособных к развитию, существ, являющихся людьми лишь зоологически, но не исторически): эти оценки, отмечает Де Мартино, показывают со всей беспощадной ясностью подлинное отношение буржуа к колониальным народам[29].

Образ колдуна/диктатора в конце концов закончил бы свою историю в списке бесчисленных творений человеческой фантазии, не вызывая большого шума, если бы он не превратился в «боевое оружие» для личной атаки на Де Мартино. Философ говорит о своей обеспокоенности тем восторженным отношением, переходящим в «боготворение», к столь зловещей фигуре со стороны историка религий. Здесь – да простят мне это выражение – философ окунает свое перо в яд, стремясь внушить читателю, что за идолопоклоннической установкой Де Мартино скрывается его тайная симпатия к современным диктаторам и, если возвратиться вспять по временно2й оси, к магической эпохе и ее мрачному протагонисту, который помещается им – ни больше, ни меньше! – у истоков истории и цивилизации. Это почти открытое обвинение Кроче в адрес Де Мартино недопустимо снижает тон полемики. Автор «Магического мира» не нуждается в защите – чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть без предвзятости его труды, в особенности «Натурализм и историзм в этнологии». Что же касается рождения цивилизации и истории, то Де Мартино не считает это событие результатом деятельности конкретного индивида, сколь бы одаренным он ни был, а связывает его с магической эпохой во всем многообразии ее проявлений, исходя из того, что именно в этот период «вот-бытие» впервые сделалось проблемой культуры, центром истории и условием свободы[30].

Какие выводы мы можем сделать, рассмотрев две рецензии Кроче? Нам кажется бессмысленным пытаться выяснить, какая из них отражает «настоящее» мнение философа, какая из них более показательна. Нам представляется, что обе они «искренни» и в разных отношениях показательны. Достаточно было бы указать на то, какие движущие причины лежат в основании каждого из этих текстов. В рецензии 1948 г. преобладает ученое любопытство и страсть к познанию; в тексте 1949 г. тон задает оборонительная позиция автора, его упорное стремление отстоять первенство и, можно сказать, «неприкосновенность» философии духа – отсюда неколебимая приверженность философа собственной позиции и полемический задор, доходящий порой до крайности. Подобная реакция не имела бы смысла, если бы «Магический мир» не воспринимался так, как он и должен восприниматься: как «опасная» и прорывная книга, которая, несмотря на внутренние напряжения, сохраняет свою революционную энергию в деле продвижения экзотической формы знания, каковое продвижение – и это самое главное – неотделимо от переопределения культурных иерархий.

В завершении этого параграфа зададимся вопросом, обращенным, прежде всего, к нам самим: спросим себя, в какой мере полемика Кроче с Де Мартино, состоявшаяся в середине прошлого века, может быть актуальна для современного читателя «Магического мира». Мы склонны ответить на этот вопрос положительно по двум причинам. Первая из них исторического характера: невозможно игнорировать тот факт, что тот спор, эхо которого продолжает ощущаться и сегодня, оставил неизгладимый след в истории итальянской культуры ключевого, послевоенного ее периода, когда она остро нуждалась в обновлении и осознавала эту необходимость. К этому следует также добавить, что дискуссия эта имеет символическое значение, потому что она отражает конфликт, угрожающий нашему времени не меньше, чем недавнему прошлому: конфликт между традиционным гуманизмом европоцентрической ориентации и новым гуманизмом, опирающимся на «другие формы бытия человека в обществе» в своем стремлении достичь более глубокого и зрелого антропологического самосознания.

Заключительное замечание: как мы указывали выше, полемика Кроче и Де Мартино в значительной степени предопределила восприятие «Магического мира». Даже если сегодня взгляд Кроче пользуется заслуженным уважением, это не должно препятствовать поиску других способов прочтения этого текста, слишком сложного, обладающего слишком богатым потенциалом для исследования (разработанным плохо или неразработанным вовсе), чтобы сводить дело к обыкновенному дежавю.

2.2. Рецензия Энцо Пачи

В философских текстах Де Мартино можно найти многочисленные свидетельства – в форме комментариев, конспектов, заочного диалога, – его интереса к мысли Энцо Пачи[31]; интерес