Столетняя война - Жан Фавье

В марте он был в Авиньоне, где новый папа Бенедикт XII — цистерцианец Жак Фурнье — начал возводить мощную крепость, которая знаменовала его намерение остаться здесь, далеко от политических бурь Рима, но и за пределами Французского королевства, где его независимость была бы плохо гарантирована. Беседа папы и короля была поединком с перевернутым фронтом: король желал, чтобы крестовый поход был объявлен немедленно, папа считал это пока невозможным. Осторожность понтифика была во всех отношениях оправданной: Запад, пребывавший в состоянии глубокого раскола, не имел средств на подобное предприятие. Валуа, искренний в своем желании, был раздосадован: ведь два года назад договорились, что главой экспедиции будет он…

Французский флот стоял готовым в Средиземном море. Раз больше не требовалось идти на Восток, его послали в Северное море. Англия задрожала. Эдуард III объявил на побережьях боевую готовность. Шерифы получили приказ немедля вооружать все население. Призвали всех боеспособных мужчин в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет. Парламент вотировал субсидию, не дожидаясь обращения.

Бенедикт XII уже удержал французского короля от того, чтобы идти в крестовый поход. Он постарался отговорить его и от похода в Шотландию. В начале апреля 1337 г. Филипп VI получил из Авиньона письмо, из которого бы мог извлечь политический урок, если бы задумался над ним:

В это время смут, когда во всех частях света вспыхивают войны, следует долго думать, прежде чем отваживаться. Предпринять дело нетрудно. Но прежде надо знать — это вопрос знания и размышления, — как его закончат и какие последствия оно повлечет.

Король Франции сделал вид, что не заметил этого урока. Его послы провели в Англии совещание с послами Давида Брюса и делегацией шотландских баронов. Там говорилось больше о войне, нежели о мире. Эдуард III, узнав об этом, не мог больше питать иллюзий: его французский кузен вел себя как враг.

Бенедикт XII был настолько же терпеливым, насколько импульсивным — Валуа. Он снова навязал свое посредничество, не без труда смирив рвение Филиппа VI. Зато он помешал императору Людовику Баварскому сформировать против Франции коалицию, в которой принял бы участие Эдуард III, а потом — заключить союз с Францией, который бы угрожал Святому престолу. Такое равновесие оказалось хрупким, и гонка вооружений возобновилась с новой силой, умеряемая лишь нехваткой денег, от которой страдали и то, и другое правительства.

Весной 1337 г. война казалась неизбежной. Ни Филипп VI, ни Эдуард III, ни Людовик Баварский не были готовы ни к малейшим уступкам.

Восстание фламандцев

Тем не менее во Фландрии позиции французского короля могли считаться сильными. Войны времен Филиппа Красивого, «Брюггская заутреня» и побоище при Куртре, победа королевских войск при Монс-ан-Певеле и суровый Атисский мир 1305 г., долгие споры о неприменимых статьях этого договора[2], — казалось, все было забыто. Забыты и фландрские «осты», военные походы, которые неоднократно и с большими расходами проводили Филипп Красивый и его сыновья, чтобы заставить фламандцев уступить.

Самым упорным противником Капетинга во времена графа Фландрии Роберта Бетюнского был его сын Людовик Неверский. Случаю было угодно, чтобы он умер за несколько месяцев до отца. Поэтому Роберту Бетюнскому наследовал внук, тоже звавшийся Людовиком Неверским. Став в 1322 г. графом Фландрии, этот князь будет играть на стороне короля и сознательно опираться внутри страны на аристократию дельцов, в отношении которой было известно, что она традиционно связана с французским королем.

Его прадед Ги де Дампьерр и дед Роберт Бетюнский умели обратить себе на пользу — повернув против посягательств королевской власти — социальное напряжение, которое возникало в результате развития экономики, основанной на текстильной промышленности. Людовик Неверский, которого компрометировал союз с патрициатом, напротив, представлял собой самую удобную мишень с тех пор, как дали о себе знать первые социальные волнения.

Восстание 1323 г. поначалу было лишь невнятным ропотом в сельских местностях Приморской Фландрии. Пострадало несколько графских чиновников, несколько шателенов. Дело приняло иной оборот лишь со дня, когда восстал Брюгге. Брюгге был большим промышленным портом, который отличался как многочисленным населением — там, возможно, проживало тридцать тысяч человек, — так и свойственной портам активной жизнью, способствовавшей смешению идей и людей.

Если Брюгге был в одном лагере, Гент вступал в другой. Гентцы сохранили скорей неприятное воспоминание о том, чем заплатили другие фламандские города, последовав в 1302 г. примеру Брюгге. Зато Ипр пошел за Брюгге из принципиальной враждебности к гентцам. Конкуренция суконщиков, уже ощущавших кризис, вылилась в политическое соперничество. Заодно с Брюгге выступили Вёрне, Диксмёйде, Поперинге. Это была гражданская война.

Хотя граф Фландрский был на сей раз их противником, ремесленники вспоминали Куртре: тогда сукновалы и ткачи задали трепку французскому рыцарству, показав как социальную ненависть, так и политическую волю ограничить социальное влияние в графстве. Через двадцать лет память об этом осталась достаточно живой, чтобы придавать смелости простонародью.

Пять лет повстанцы рыскали по сельской местности. Деревни горели, города дрожали. Люди графа — прежде всего сборщики налогов — прятались, когда не могли бежать. Патрициев снова изгоняли, их дома сносили. Вскоре мертвых стало не счесть — как дворян и богатых бюргеров, зарезанных на углу улицы, так и крестьян и ремесленников, забитых до смерти у себя дома или погибших в ходе правильного сражения. В целом это были скорее пять лет беспорядков, побоищ, выплесков эмоций, даже анархии, чем пять лет революции или полевой войны.