Проклятый кузнец - Дмитрий Мануйлов

пятно, чьи края уже засохли, покрыв мелкий песок чужеродной уродливой коркой. Вязкая середина лужи, находящаяся точно под шеей сына кузнеца, мрачно поблёскивала в лучах полуденного солнца.

«Великие Боги, — с болью, не имеющей ничего общего с физическими травмами, подумал Фрей. — Ради чего я на это смотрю?»

Вид мёртвого сына вызывал в нём нечеловеческие страдания, но Фрей, как он ни старался, не мог отвести взгляда от тела Шейна. Он просто стоял на месте, глядя на единственное значимое достижение в своей жизни, на её смысл, на последний и самый важный подарок умершей жены.

Фрей не шевелился. Не бежал к Шейну, не кричал, прижимая голову к холодной груди и отчаянно стараясь удержать жизнь в хрупком теле своего ребёнка. Он знал, что не смог спасти Шейна, не смог уберечь.

Фрей не справился. Снова.

Из глаз невольно потекли слёзы, оставляющие на грязном, запыленном лице Фрея светлые дорожки. Он этого практически не замечал.

— Ты этого не заслужил, — одними губами прошептал Фрей. — Ни ты, ни она.

Тело Сагвины лежало в нескольких метрах от Шейна. Ещё в одном метре сбоку находилась её голова, и распахнутые глаза с укором смотрели на Фрея.

— Я знаю, — повинился кузнец. — Знаю. Вы должны были выжить. Умереть должен был только я.

«Но ты жив, — давным-давно исчезнувший внутренний голос впервые за последние семнадцать лет дал о себе знать. — Ты мог умереть уже много раз, и всё же по-прежнему жив. А значит, это не зря».

— Не зря… — вслух пробормотал Фрей. — Может, и так. Но я в это не верю.

Все эти годы смыслом его жизни был Шейн. С тех пор, как жена Фрея умерла при родах, он целиком посвятил себя сыну. Бережно растил его, воспитывал, заботился так, как только умел. Видимо, это удавалось ему куда хуже, чем он бы того хотел.

— И что мне теперь делать? — сухой рот практически не издавал звуков, пока Фрей говорил сам с собой. Но этого и не требовалось: и он сам, и его внутренний голос прекрасно всё слышали. Слышали — и отвечали в унисон:

«Мстить».

Решение пришло мгновенно, словно только и ожидало правильного вопроса. Фрей не смог защитить сына от наглых, самоуверенных клановых воинов, считающих, будто им позволено всё, чего бы они только не захотели. Но он мог отомстить за смерть Шейна.

— Прости, Валия, — подняв глаза к небу, прошелестел Фрей. — Но деревенский кузнец не способен избавиться от убийц нашего сына. Это может сделать только воин.

Небо ничего не ответило, лишь понимающе взмахнуло парой перистых облаков. Зато ответил внутренний голос: нечто, живущее внутри Фрея, тихо заурчало, словно пробуждаясь от долгого сна.

— О боги, какой ужас!

— Бедные дети…

На площади появились первые люди. Убедившись, что опасности больше нет, жители деревни один за одним вышли из своих домов, настороженно оглядывая залитую кровью площадь. Кто-то кидал сочувственные взгляды на Фрея. Иные просто вертели головами, с интересом осматривали последствия бойни.

Один мужчина отделился от толпы. Фрей безучастно уставился на него. Дородный, высокий, на полторы головы выше кузнеца, Керр подошёл к телу Сагвины и тяжело вздохнул:

— Ох, что же ты наделала, дочь…

Фрей нахмурил брови:

— Думаешь, она в чём-то виновата, Керр?

Неудавшийся родственник поднял широкое лицо и печально посмотрел на Фрея:

— Разве нет? Не стоило ей противиться воинам из клана Хван. Если бы она согласилась уйти вместе с ними, осталась бы жива.

Фрей окаменел. Где-то в груди заклокотала затихшая было ярость.

— Она осталась бы жива, если бы ты вышел и защитил её, — с ненавистью прохрипел кузнец. — В смерти твоей дочери виноват ты, а не она.

Он ожидал, что Керр разозлится, закричит, набросится на него с кулаками. Фрей хотел этого: он знал, что отец Сагвины никак не мог повлиять на то, что произошло, но Керр даже не попытался что-либо предпринять, и Фрей ненавидел его за это бездействие.

Керр не разозлился. Здоровяк снова вздохнул — ещё тяжелее, чем в первый раз:

— Я ничего не мог сделать, ты же знаешь. Не на моём Шаге Становления. Я ведь не боец, так что воины из клана не оставили бы мне и шанса. А у меня есть и другие дети, о которых нужно заботиться.

«В отличие от тебя».

Он не сказал этого вслух, но Фрей все равно догадался, что Керр имел в виду. У него было четверо детей, и трое из них были живы, неловко выглядывая из-за спины отца. Двум сыновьям уже было за двадцать: такие же крупные, как и их родитель, они тоже могли вступиться за сестру, но ни один из них этого не сделал.

«Когда мне было двадцать, — окинув их презрительным взглядом, подумал Фрей, — я уже служил в армии и не раз проливал кровь, как свою, так и чужую. А эти…»

Он не закончил мысль. Ему вдруг пришло в голову нелепое заключение, что в гибели Шейна было и нечто хорошее: по крайней мере, теперь Фрею не было никакой нужды в том, чтобы породниться с этими жалкими людьми.

Не желая больше продолжать разговор, Фрей на непослушных ногах двинулся к телу Шейна. Он не смотрел то, как Керр, так и не дождавшийся ответа, вздохнул в третий раз и поднял Сагвину с земли, а старший из его сыновей, скорчив страдальческую мину, брезгливо взял на руки голову родной сестры. Всё внимание Фрея занимал собственный сын.

Кисти кузнеца пронзила резкая вспышка боли, но он всё равно просунул их под Шейна и перевернул холодное тело. Глаза мёртвого подростка, так похожие на глаза матери, невидящим взглядом уставились на Фрея.

— Пойдём-ка отсюда, сын, — сглотнув ком в горле, Фрей дрожащими пальцами опустил веки Шейна. — Здесь нам больше нечего делать.

Прижав Шейна к груди, он спотыкаясь двинулся с площади, ощущая направленные в спину взгляды. Фрей не оглядывался: каждый шаг давался ему с трудом, а видеть бывших соседей, ни один из которых не пришёл ему на помощь, он больше не хотел.

«Даже если вы слабее, — думал он, скрываясь в проулке между домами, — даже если вы не воины. Вас много, а врагов… Врагов было всего трое».

О том, что за смерть представителей клана Хван непременно попытались бы отомстить, он предпочитал не думать. По мнению Фрея, все — от ублюдков, убивших его сына, до жителей деревни, — были виноваты в произошедшем по-своему.

Он закопал Шейна во дворе за кузницей. Здесь, на этой маленькой, заросшей густой травой полянке, его сын любил играть в детстве, а с годами