Рассуждения о Библейской онтологии, о тайне контингентности, о моем рабстве и моей свободе и об эсхатологии, не вошедшие в «Видение невидения» - Яков Семенович Друскин

Я создан по образу и подобию моего Творца. Образ, по которому я создан, то есть прообраз, — Богочеловек, это сказал апостол Павел. Поэтому синтетическое тожество Богочеловека, сказанное формулой (3), есть прообраз моего синтетического тожества, сказанного формулой (2III). Обе формулы аналогичны, но только по форме, потому что я — не Бог и я сам — не человек Иисус. Это форма — не внешнее, а мое внутреннее единство с Христом. Материально, то есть по содержанию, единство выражается словом сам. Как я сам не тожественен себе, то есть своему сокровенному сердца человеку — тому я, которое тожественно себе самому, так и Сам человек Иисус как Сам и человек не тожественен Богу: «уничижил Себя, приняв образ раба». В этом внутреннем единстве сказано и мое подобие и неподобие Христу: я стал сам, так как не смог принять на себя бесконечную ответственность, возложенную на меня Богом, которая стала тогда моей виной без вины; поэтому я грешник. Христос стал Сам, так как добровольно взял на Себя мою вину без вины, чтобы я мог принять на себя бесконечную ответственность; поэтому Он безгрешен. Но и Он, и я, мы оба прокляты: сам — и есть проклятие: проклят всяк, висящий на древе; это говорит апостол Павел о Христе (<Гал. 3, 13>).

Аналогию формул (2) и (3) я назову аналогией формы. Я назвал бы ее аналогией сущности, если бы само понятие сущности не было опредмечено субстанциальной онтологией.

Формула (3) — христологическая и одновременно в сравнении и аналогии с формулой (2) — сотериологическая, потому что спасение только от Христа и через Христа.

_______

Моя жизнь есть жизнь и высказывание жизни. Высказывание жизни амбивалентно: поскольку жизнь тожественна высказыванию жизни, высказывание ноуменально: жизнь есть жизнь, тожественная высказыванию жизни. Но само высказывание — мысль, слово, сказанное вслух или про себя или записанное на бумаге, не тожественно жизни, причем дважды: сама мысль о жизни не есть жизнь; и также фиксирование мысли словом, сказанным или записанным на бумаге. Фиксирование мысли — знак фактичности и контингентности жизни и высказывания жизни.

Слово, ставшее плотью, в отличие от моего слова абсолютно актуально. Слово всегда есть высказывание и также Божественное Слово: высказывание Божественного бытия — откровение Бога. Высказывание Божественного бытия фиксировано вочеловечением Слова: Слово стало плотью, то есть фактичным, и, как всякий факт, контингентным. Факт вочеловечения Слова можно назвать неисторическим фактом в истории: потому что он ускользает от самого тщательного исторического исследования и в то же время из всех фактов истории наиболее достоверен и конкретен.

Божественное Слово реализует и мое слово, то есть высказывание моей жизни и фиксирование этого высказывания. Тогда фиксирование моего слова амбивалентно: записанное или сказанное слово — знак, он имеет смысл и значение. Его значение или, скорее, интенция, то есть тяготение, двойное: ноуменальное и интенциальное. Субъект ноуменальной интенции — ноуменальный, то есть мой сокровенный сердца человек, субъект интенциальной интенции — интенциальный, я сам в грехе.

Ноуменальный объект — жизнь как некоторая тайна, mysterium tremendum. Интенциальный объект — та же жизнь, но как сама жизнь, обособившаяся от ее Творца, жизнь в грехе, в автоматизме мысли и повседневности. Ноуменальный субъект живет в ноуменальном объекте — в жизни как некоторой тайне, открываемой в сокровении и скрываемой в откровении. Интенциальный субъект имеет эту же жизнь, но только в интенции в интенциальном отношении. Тогда уже не живет в жизни, а только думает, что живет, и это уже не жизнь, а сама жизнь, то есть автоматизм мысли, чувства и повседневности.

Я сам в грехе разделился; идеально: ноуменальный и интенциальный субъект — два различных начала во мне; реально: оба — один я: я, тожественный себе самому. И тот я, который живет ноуменальной жизнью, когда, высказывая свою жизнь, думает о ней и фиксирует ее словом письменно, устно или про себя в мыслях, фиксирует ее в интенциальном отношении, иначе она останется невысказанной. Поэтому слово, сказанное вслух или про себя или записанное, двузначно: ноуменальная интенция фиксирована интенциально, в фиксированном слове явен интенциальный смысл, скрыт ноуменальный. Понимание явного интенциального смысла — формальное, ноуменального — материальное, то есть содержательное; отношение материального понимания к формальному Кьеркегор называл непрямой или косвенной речью.

В этом рассуждении я пользовался некоторыми терминами. Главные из них: одностороннее синтетическое тожество и само, сам, самость (Selbstheit[9]). Философские термины и формулы — словесное выражение некоторой интуиции жизни. Например, у Спинозы: единственная абсолютная субстанция и термин quatenum[10]. Оба термина были приближенным выражением его религиозно-акосмического понимания жизни как жизни в Боге. Или у Фихте: Tathandlung[11] и genesis с его отменой. В первом термине он пытался выразить свое десубстанциализированное представление жизни. Мне кажется, по своему заданию он был вполне прав, по осуществлению — не прав, так как вместо Слова ввел понятие действия. Поэтому же и во втором термине, заново поставив вопрос о жизни и высказывании жизни, ответить на него не смог.

Я не думаю, что два термина, которые я ввел, дадут ответы на все вопросы. Но на некоторые вопросы они дают ответ. Оба термина — высказывание, причем в некотором приближении, определенного ощущения и чувства жизни — Евангельской интуиции жизни.

II. О тайне контингентности, о моем рабстве и моей свободе.

Моя абсолютная свобода выражается парадоксально: пусть будет не моя, а Твоя воля. Я пишу «моя» с маленькой буквы, так как это формула и моей свободы. Божья воля абсолютно свободная, даже не мотивированная. Когда Божья воля — моя воля, то и моя абсолютно свободна.

Я существую и абсолютно свободен в принятии Божьей воли, то есть возложенной на меня бесконечной ответственности. Но тот же я, который принимаю Божью волю, могу принять, могу не принять ее и, как только могу, все равно принять или не принять, уже не принимаю; потому что само могу — свобода выбора, то есть утверждение в своей воле и непринятие Божьей. Но оба, и тот, кто во мне принимает, и тот, кто может (принять/не-принять), оба во мне как бы в одной точке. Эта точка — подаренная мне абсолютная свобода и ответственность, ставшая в грехе моей виной без вины: так как я не могу ни принять, ни не принять. Невозможность не принять в классической логике равносильна необходимости принять; невозможность не не принять равносильна необходимости не принять. Поэтому невозможность ни (принять/не-принять)