Три сердца - Тадеуш Доленга-Мостович

Когда подали шампанское, пани Матильда Тынецкая неожиданно для всех попросила внимания и встала. В полной тишине отчетливо прозвучал ее голос:

— Князь архиепископ, дамы и господа! Я хочу и должна поделиться с вами, дорогие гости, счастливой для меня новостью. Мой сын Роджер обручился сегодня с панной Катажиной Помянувной. Дай им Боже столько счастья, сколько я им желаю, и столько, сколько они оба заслуживают. Пусть будут счастливы!

Волна возгласов захлестнула столовую. Мужчины вскочили с мест и подняли свои бокалы.

— Виват!!!

— Счастья им!!!

Оркестр в соседней комнате, видимо предупрежденный заранее, заиграл туш. Лакеи с блюдами на подносах замерли. Кейт видела радостные лица, все взоры были обращены на нее.

В первую минуту Кейт почувствовала, как кровь приливает к сердцу. Она не была готова к такому тосту, тем более к публичному оглашению ее помолвки, которой, впрочем, и не было, ведь они не обменивались кольцами. Восторженные возгласы не прекращались, оркестр не умолкал, но Кейт быстро взяла себя в руки. С улыбкой она кланялась во все стороны и даже замечала выражение лиц некоторых гостей. На одних она читала доброжелательность, на других — недовольство и даже зависть. Среди гостей было много девушек, которые в своих планах на замужество рассчитывали на Роджера; многие отцы и матери с жадностью поглядывали на имение Пруды. Кейт же с усмешкой смотрела на них и в душе говорила: «Не отчаивайтесь, не переживайте. Скоро вы убедитесь, что не о чем было сожалеть».

Начались тосты и речи. С первой, длинной и цветистой, украшенной цитатами из латыни, выступил архиепископ. Вторым взял слово старый князь Заславский, известный своим старосветским изысканным, сверхизящным юмором с налетом древности. Третьим говорил генерал Недецкий. Потом все остальные, один за другим.

Кейт не слышала никого из них. Уже первые слова тетушки Матильды обрушились лавиной на ее сознание: она поняла, что судьба Гого, Гого, лишенного фамилии и имения, Гого-нищего, станет и ее судьбой.

Она обещала ему свою руку, обещала стать его женой, когда он был богат, когда был графом в имении. Как же можно вернуть свое согласие, когда станет известно, что он — бедняк, сын холопки, какой-то Матей Зудра, один из миллиона?!

До сих пор ее беспокоила мысль о будущем, о печать-ном и сером будущем Гого. Подсознательно она исключила себя из этого его будущего, не чувствуя связи с ним, не ощущая значения слова «да», произнесенного на террасе несколько часов назад.

Кейт не задумывалась, что этим коротеньким «да» связала свою судьбу и судьбу Гого воедино. Ей всего лишь было жаль милого молодого человека, который должен будет оставить прежнюю беззаботную жизнь, состояние, имение, пани Матильду и… и ее, Кейт…

Да, это так. У нее не родилась мысль исключить и себя из того мира, который должен перестать существовать для Гого. Это казалось ей таким естественным, таким само собой разумеющимся, что перед такой перспективой сама помолвка с Гого становилась чем-то нереальным, а ее согласие — минутной слабостью, ошибкой.

Однако сейчас все сразу изменилось. И не потому, что тетушка Матильда объявила об их помолвке. Просто Кейт осознала свою ответственность, со всей ясностью почувствовала сноп долг, поняла, что нельзя ей бросить Гого, что она не простила бы себе такого эгоизма, такого проявления собственной бездушности. Нет-нет, это было бы безобразно!

И Кейт овладела глубокая печаль. До нее доносились обрывки фраз из речей поздравляющих. Глаза невольно ловили завистливые взгляды, а ведь это она оказалась на развалинах всего того, чего желала, что осознанно и целенаправленно приготовила для себя. Нет, это были не грезы молодой восторженной девушки. Кейт осмысленно и планомерно, последовательно и честно создавала свое будущее. Сознательно, потому что знала, к чему стремится, добросовестно, потому что начала с работы над собой, создавая это будущее внутри себя.

Она не собиралась достигать заоблачных высот, не мечтала ни о королевиче, ни о царствующем князе, хотя с раннего детства ей повторяли, что она родилась принцессой. Нет, она наметила для себя реальные границы. Ей хотелось подняться в своем окружении не только благодаря своей красоте и врожденному обаянию, но еще и интеллекту, образованию, такту, характеру и безупречной морали.

Когда-то, будучи еще подростком, она однажды поняла, что красива. Это было настоящим открытием. Правда, об этом и так все говорили во всеуслышание. Но Кейт с детских лет научилась не придавать значения людским пересудам. Ее светлой памяти мама все воспринимала только в превосходной степени. Отца Кейт запомнила абсолютным пессимистом. «Люди очень поспешны в своих выводах и часто неверно оценивают ситуацию», — поняла она тогда.

В один из вечеров, вернувшись с бала в пансионе, где она сама удивилась выпавшему на ее долю успеху, стоя перед зеркалом, увидела необычность, почти совершенство своей красоты. Именно в эти минуты ее трезвый ум подсказал, что она должна стать столь же совершенной во всем, и тогда она получит все, что пожелает.

И Кейт начала работать над собой. Сравнивая себя с другими, она открывала не только их ошибки, но и собственные, а сильная воля в достижении цели облегчала ей борьбу с самой собой. Если она не могла справиться с какими-то недостатками, то умела укротить их так, что они становились незаметны для окружающих, теряли свою активность. Она знала, что в ней дремлют чудовища в своих коконах, но, несмотря на это, чувствовала внутри обеззараживающую чистоту, чистоту не детской души, а продезинфицированного изнутри санатория. Это рождало в ней чувство собственного достоинства, давало осознанное преимущество над окружающими и не позволяло ни на минуту отказаться от бдительной стражи себя самой с тем, чтобы ни одна пылинка не поразила ее изнутри.

С математической точностью строила она свое будущее, с непоколебимой верой в то, что ничто не сможет испугать, опередить, завлечь в безвыходную ситуацию.

И вот одно-единственное слово, одно коротенькое слово согласия, давно продуманное ею до мелочей, рассчитанное, взвешенное, обрушилось на ее жизнь страшным, непредвиденным и тяжким бременем, разрушая всю конструкцию.

Все время, пока произносились тосты, а позднее пожелания, Кейт находилась в полусознательном состоянии и последним усилием воли держалась, чтобы выстоять до конца.

— Вот и ты не можешь справиться с волнением, — сказала тетушка Матильда, когда они перешли в танцевальный салон. — Я не удивляюсь, дорогое дитя, — это важный день в жизни женщины.

— Да, тетя, очень важный, — наклонилась Кейт.

Старая пани поцеловала ее в лоб и заметила:

— Да у тебя температура?

— Нет, тетя, я чувствую себя хорошо. Спасибо.

Она многое бы отдала, чтобы сейчас убежать к себе, погасить свет и в темноте подумать спокойно обо всем. Но об этом не могло быть и речи. Ее исчезновение вызвало бы бесчисленные пересуды, и она вынуждена была остаться. Кейт много танцевала с Гого и с другими гостями, так как каждому хотелось хоть несколько минут побыть с героиней дня. Она с улыбкой принимала комплименты, воздыхания, иногда лирические или драматические монологи молодых мужчин и танцевала. В перерывах между танцами ее звали слуги. Нужно было по ходу приема вносить в план какие-то изменения, дальше, когда уже утро заглядывало в окна, провожать в гостевые покои старших дам, уставших от шумного веселья.