Меланхолия - Рю Мураками

Благодарю вас. Такое впечатление, что единственное ваше слово умеряет приступ. Уверяю, мне ненавистна моя болезнь. Надеюсь, вы понимаете, что я не из тех, кто боится быть неправильно понятым, однако думаю, правильнее было бы начать мой рассказ с Кейко, девушки, с которой я познакомился раньше Рейко. Так будет легче понять, что впоследствии на самом деле произошло с Рейко. Хотя как я могу быть в этом уверенным, если столько вещей не в состоянии объяснить даже самому себе? Касательно того, что я понял, — вот, вы видите перед собой изрядно истаскавшегося сорокалетнего типа… Я считаю, что жить стоит, никогда не заглядывая в зеркало. Вы не согласны? Я открыла рот, чтобы ему ответить, но Язаки сразу взмахнул рукой:

Не трудитесь отвечать на все вопросы, задать которые мне взбредет в голову. Я вижу, вы слушаете очень внимательно. Причем настолько, что я иногда боюсь потерять нить рассуждений. Поэтому вам необязательно отвечать на мои вопросы, иначе я могу забыть, о чем говорю. Кстати, если все же это произойдет, помогите, сделайте одолжение. Да, о чем я? Я хотел рассказать о своих приступах. Они обычно случаются в конце дня. Началось это с самого детства, когда я был совсем маленьким и ходил в начальную школу, причем от любой ерунды. Точнее, когда на меня накатывала скука и меланхолия. Естественно, у меня подскакивала температура. Эти приступы были, конечно, куда менее сильными, чем, например, при гриппе. Совсем легкие, понимаете? Температура не поднималась выше тридцати семи и четырех, ну там, шести. И всегда в одно и то же время года: весной и осенью. Летом и зимой я чувствовал себя превосходно. Потом я уехал в Гринленд, затем и Лаппонию, мне всегда нравились теплые края. Я побывал, наверное, во всех экваториальных странах и в тех, что находятся в десяти градусах к северу или к югу. Что удивительно, эти теплые края оказались не менее губительны, чем приступы лихорадки. Когда у вас температура сорок, вам не до того, что вы любите, а что нет — вы можете только лежать. Н-да. Ну и как раз весной, когда приближалось время очередного приступа, я познакомился с этой Кейко. Это была очень здравомыслящая девушка, она мыслила, так сказать, понаучному. А именно, поняв, что склонна к нимфомании, тотчас же со всей серьезностью начала искать возможности проявить свои склонности, но при этом не докатиться до проституции. Она видела три пути: стриптиз, лесбийская любовь и садомазохизм. Так как нужно было зарабатывать на жизнь, а клубы садомазо — места посещаемые, то она выбрала именно их и скоро стала главной в весьма известном шоу. «Эй, господин Язаки, скажите-ка мне, чем я, по-вашему, должна была бы заниматься?» — временами вопрошала она. Я же постоянно долдонил: «Быть бы тебе психиатром!» «И в чем же кайф?» — прибавляла она, проводя кончиком языка по губам. Я объяснял, что эта работа заключается в помощи страдающим. «Да что вы говорите! Я этим как раз и занимаюсь». Она уже работала в клубе. Говоря со мной, она пожимала плечами, как будто в моих словах не было никакого смысла. Но когда я рассказывал ей о своих приступах, она всегда слушала очень внимательно. Как-то вечером мы решили поставить своего рода эксперимент. Все должно было происходить в одном отеле в Миддлтауне, достаточно странном доме постмодернового стиля. Мы сняли там номер за семьсот баксов за ночь. Был у нас с собой и пакет с марафетом. Но в самом начале эксперимента мы так закинулись кокаином, что позабыли о его цели и стали звонить в агентство девушек по вызову. Знал я один клуб, принимавший «Американ-Экспресс», которой я всегда расплачивался за девочек. Вам неприятны мои слова? Да уж, действительно. Однако я промолчала. Секунду Язаки следил за моей реакцией, а затем вновь ухватился за нить своею повествования. Он начал говорить, чуть оскалившись; в его улыбке чувствовалось удовлетворение, казалось, он ждет подтверждения тому, что его слова вызывают у меня физическое отвращение.

— Кейко активно участвовала в наших съемках, например, когда требовалось участие молоденькой девушки, и она не стеснялась откровенно выражать свое мнение. Ее замечания были всегда к месту. Она умела выбрать нужную мизансцену. В этом она походила на меня, а впрочем, все кончилось тем, что мы начали мало-помалу уставать друг от друга. Рейко появилась как раз в это время. Она была странной девицей. Ее энергия была удивительна Упорная, необычайно красивая, очень сильная физически. Она могла двумя пальцами согнуть чайную ложку, что время от времени и проделывала. Мне кажется, если бы она так не интересовалась танцем, музыкальной комедией и кино, то вполне могла бы стать жрицей в одной из этих новых сект. Обладая фантастическими способностями, в то время она не знала, как их применить. По этой причине она научилась сознательно подчиняться, но только во время съемок, как будто они представлялись ей неким ритуалом прохождения или же способом раскрыть себя. Я был убежден, что ей это нравилось. В японской сексуальной индустрии таких можно насчитать тысяч пятьдесят. Гигантское число женщин, любящих состояние покорности, подчинения, рабства. Огромное их количество мечтает только о том, как примазаться к якудза, по возможности к искалеченным, тяжело больным и туберкулезникам, которые в любое мгновение могут их избить до полусмерти или прижечь кожу зажигалкой. У некоторых девушек серьезные проблемы с их отцами. Рейко — типичный случай, наглядный, как анатомическое пособие. Единственное, что ее отличало от всех остальных, так это ее красота. И она отлично это понимала. Красивая и сообразительная. Теперь, после некоторых размышлений, я знаю, что это пара метр, лишенный измерений. Девушка в поисках субъекта, которому можно подчиниться. Это чистая случайность, что она встретилась со мной в тот период своей жизни. Я был для нее не более чем посредник. Сдохни я тогда, она тотчас же нашла бы мне замену. То же самое и с моими приступами — я никогда не видел в ней участия. Все казалось ей совершенно естественным, будто бы ее не касающимся и уж точно не дающим повода для страданий. Когда у меня случался приступ, я напрасно жаловался, она даже не пыталась помочь мне, как это делала Кейко. «Ах, ну да, действительно! Как вы себя чувствуете? Что, начинается?» — вот все, что она могла сказать. Нет, плохо дело, неудивительно, что я жаловался, ведь ничего из нее не вытянешь. «Ну, так и есть. У вас действительно лихорадка. Хочу узнать, а почему бы вам не сходить проконсультироваться к врачу? О, это ужасно! Что же происходит? Что делать!» И далее в том же духе. Не помню точно, когда мы поехали вдвоем в Аризону. Мы вылетели из аэропорта имени Кеннеди в Даллас, а оттуда — в Феникс. Это началось ночью накануне, нет, за две ночи: мы приняли невообразимое количество наркоты, были адские глюки, а потом, в самолете, сразу после завтрака у меня начался озноб, я трясся в лихорадке, меня едва не рвало, и я на самом деле боялся сойти с ума…

Конечно, тот, кто ведет такую жизнь, должен привыкнуть к подобным вещам, привыкнуть нетрудно. Но я никогда не забуду произошедшее со мной в том самолете. Мне в какой-то мере стало понятно, что может быть самым захватывающим в высшей точке ужаса. Я был бы счастлив, если бы вы могли понять то, что я пытаюсь сказать.

Произнеся все это, Язаки пристально посмотрел на меня. Было заметно, что он пытается что-то во мне оценить, измерить. Этим чем-то, скорее всего, являлась моя способность (включая и физическую) сопротивляться информации, шедшей от него.