Девушка в полосатом шарфе - Кристин Лестер

Ну и хорошо, сейчас она зайдет в кондитерскую и купит себе пирожков на всю сумму, наестся на ночь, а утром станет толстая-претолстая. Должны же эти деньги сослужить хоть какую-то службу, пусть даже у самого дома! Нет, в кондитерскую придется спускаться отдельно. И снова из-за яблок: не стоит тащить в магазин тяжеленную сумку!

Увы, за все время пути Кира не обратила внимания на один важный момент. Спрыгнув с трамвая два часа назад, она возвратилась на вокзал всего лишь за тем, чтобы забрать пакет с вещами, а вместо этого – снова таскает за собой все двадцать килограммов. Это было так естественно: уйти из зала ожидания вместе с яблоками, что ей даже и в голову не пришло наконец-то от них освободиться…

В это время трамвай остановился напротив ее дома. Она сошла на мостовую и вдохнула осенний воздух. Теперь уже совсем стемнело, на небе горели звезды, чуть пониже – уличные фонари и гирлянды над магазином шляп, который располагался на первом этаже ее дома уже лет пятьдесят или больше. Дом, по старому обычаю этого города, назывался «У шляпника».

Все было хорошо, тихо и мирно, как она любила. Только ей уже не хотелось идти домой. С сумкой она явно справлялась уже без посторонней помощи, пронести ее через дорогу, завернуть за угол и пройти через арку не составляло никакого труда по сравнению с тем, что было пережито за весь день. Но вместо этого Кира решительно подхватила привычный груз, развернулась в другую сторону и взошла по ступеням парадной позади остановки.

Здесь жила ее одноклассница, с которой они встречались «в год под исход», и то – благодаря общим магазинам в ближайших домах. В данном случае требовалось как раз участие постороннего лица, а Берту можно было считать вполне посторонней.

Кира уже обиделась на всех, кому сегодня звонила и кто не отозвался и не пришел на вокзал (а их было десять человек!!!), обиделась на Стефана, на сестру, на Мари, в общем – на весь мир. Берта была человеком из другой жизни, с ней можно просто посидеть и помолчать. Потому что говорить уже ни с кем не хотелось.

– Ну что же ты сразу мне не позвонила? Господи, ужас какой-то! Ты тащила все это на себе пешком?

– Нет, я ехала на трамвае. Правда, со второго захода.

– Ну все равно. До и после – на себе.

– Да, учитывая, сколько кругов я сегодня намотала с этой сумкой по вокзалу, в принципе, можно считать, что я дошла пешком до дома.

Кира ублаготворенно сползала по спинке кресла и наслаждалась горячим чаем. На стене тикали часы, пахло медом и свежим паркетом… С тех пор, как умерла мать Берты и она сама взялась за хозяйство, дом стал казаться намного уютней и теплей.

– Я оставлю их у тебя на пару дней?

– Да оставляй хоть на всю жизнь! – Берта засмеялась. – Я с удовольствием съем. Хотя этого добра – на каждом углу тебе насыплют за «спасибо».

– Это уж точно.

– Год нынче урожайный.

– Ну да, у нас вся дача ими завалена… Или – забрать?

– Испугалась, что съем?

– Нет, просто, кажется, я с ними сроднилась. Завтра выйду из дома на работу с обычной маленькой сумочкой, и мне будет сильно чего-то не хватать в правой руке.

– Двадцати килограммов яблок?

– Точно. Кстати, я их, наверное, перемяла. Надо отобрать, а то погниют.

– Ну хочешь – забери сейчас. Потому что у нас своих – вон сколько.

– Хорошо, заберу. Ну? Нам пора. Собирайся.

– Да, иди, поздно уже.

Кира молча смотрела на Берту, ожидая, что та все-таки спохватится, стукнет себя по лбу и скажет: «Ой, совсем не соображаю! Сейчас пойдем». Но она сказала другое:

– Слушай, Кир, я не могу тебя проводить. Я только что вымыла голову. Видишь – мокрая?

– Вижу.

– Ну что ты надулась? Ты же сама сказала, что таскаешь их на себе весь день. А тут дойти – сто метров, не больше. Что уж теперь-то колготиться…

– Нет, я все понимаю.

– Да ладно тебе. Вот – обиделась.

– Нет, я уже привыкла.

– Говорю тебе: если бы ты позвонила мне с вокзала, я бы мигом примчалась.

– С мокрой головой?

– Ну что ты ерничаешь? Ты могла бы, в конце концов, на мобильный позвонить. Почему не догадалась?

– Я потеряла мобильный, – сухо сказала Кира, открывая дверь и принимая из рук Берты привычную тяжесть холщовой сумки.

– Потеряла?! Слушай, вот это да-а!

– Ну ладно, я пойду.

– Нет, постой. А где ты его потеряла?

– Забыла в автобусе.

– Вот это да-а! Значит, ты все это время… И денег не было?

– Угу. Я пойду.

Берта перегораживала выход.

– Слушай, ну… У меня, конечно, есть старый телефон, но я хотела его племяннику подарить… В общем… ничем не могу помочь. Да-а! Вот это невезуха! Я тебе сочувствую, Кир… Кстати, классные чулочки! И береточка.

– Спасибо. Пока.

– Пока. Позвони, как дойдешь!

– Зачем? – крикнула она с лестницы.

– Как зачем?! Мало ли что!

Нет, на Берту она почему-то не обиделась. А когда пришла домой, то обнаружила в сумке двадцать килограммов совершенно перемятых, раздавленных и непригодных в пищу яблок, из которых ни одно не уцелело. Кира долго смеялась, сидя на полу. Ну разве это не смешно?

Утро следующего дня было обыкновенным утром понедельника. Раньше оно всегда казалось Кире слишком бодрящим после ласковых сонных выходных. Но теперь все не так: вчерашний день (хотя он был воскресным) взбодрил ее лучше любого понедельника. Вместе с сотнями пражцев, до конца не пробудившихся и потому особенно бестолковых в местах больших скоплений, Кира, напряженно размышляя, шла по тротуару к остановке.

Сегодня в обед ей предстоит посетить автовокзал и попытаться восстановить справедливость. Причем предполагаемый разговор с водителем автобуса станет попыткой свести счеты вовсе не с ним, а с судьбой.

Но Судьба, она очень хитрая пани. Захочет – подарит, не захочет – не подарит, а потом еще и все, что было, отнимет. Что у нее на уме – никогда не угадаешь, и лучше на нее не рассчитывать… За окном трамвая мелькали знакомые очертания утренних домов, и вдруг Кира поймала себя на мысли, что стоит и улыбается, держась за поручень и покачиваясь.

– Девушка, вы в курсе, что уже десять минут стоите на моей правой ноге? А сейчас еще и притопываете.

– Хм, бывает.

– Вы считаете?

– Что, простите?

– Вы считаете, что стоять на моей ноге – это «бывает»?

Кира непонимающе смотрела на юношу, замотанного таким же ярко-полосатым шарфом, как ее колготки, и не могла понять, чего от нее хотят.