Колье без права передачи - Лариса Соболева

Знакомство наше состоялось за карточным столом в октябре месяце. К тому времени я обосновался в Петербурге, купил дом. Фабрику приобрел много ранее, подумывал выкупить и завод, но, дабы не сотворить ошибки, решил вначале изучить дело. Посему и отправился за границу, где по этой части имелся богатый опыт. С полгода я отсутствовал и вернулся в Россию в августе.

Я сразу обратил внимание на молодого человека за ломберным столом. Он был хорош собой, высок и строен, одет по моде, но излишне азартен. Играл я недолго. Собственно, мои походы в игорные дома имели целью завести полезные знакомства и приучить свет к новому лицу из низов. Надо сказать, я был не первым фабрикантом, сунувшим свою бороду в высший свет, оттого ко мне быстро привыкли, а мой капитал проложил дорогу в либеральные дома. Я отсел от стола, читал газету, когда за ломберным столом произошли обычные события – кто-то выиграл, кто-то проиграл. Молодой человек проигрался, а денег у него не было. Он горячился, клялся, что заплатит долг через две недели, но тот, кому посчастливилось выиграть, отказывался ждать. Молодой человек был в отчаянии. А мне известны случаи, когда проигравшийся игрок пускал себе пулю в лоб иногда прямо в зале. Я полюбопытствовал у господина, сидевшего подле меня, кто этот молодой человек. Он ответил:

– Граф Свешников, двадцати пяти лет от роду. Богат, однако состояние принадлежит его отцу. Получил военное образование, но служить не стал, проматывает деньги, которые дает ему отец на содержание. Азартен без меры, к тому же дуэлянт.

Не могу объяснить, чем была вызвана моя мгновенная симпатия к графу Свешникову, но мне вдруг стало жаль его. Я подошел к столу и спросил, сколько он должен. Оказалось – семьсот рублей. Я достал ассигнации, положил на зеленое сукно стола со словами:

– Я уплачу долг.

Молодой человек искренно поблагодарил, представился и заверил, что долг непременно вернет – отец выдает ему раз в две недели некоторую сумму. Далее мы разговорились, его не смутило мое крестьянско-купеческое происхождение. Казалось, он даже пришел в восторг от этого, притом не фальшивил, не старался угодить по причине того, что я выручил его. Он положительно нравился мне: в суждениях обнаружил ум, в нем угадывалось редкое достоинство, не оскорбляющее собеседника. Пожалуй, его единственным недостатком была азартность заядлого игрока, оттого он являлся постоянным должником.

Затем раза три мы виделись в опере, где я купил ложу, встречались на прогулках в воскресные дни. Долг он вернул. По моим наблюдениям, граф Свешников вел праздную жизнь, но месяца два назад он сообщил мне, что уходит из-под опеки родителя и поступает на военную службу – намерен участвовать в турецкой кампании под начальством Цесаревича, великого князя Александра Александровича. Немногим позже я встретил его в форме офицера, он был удивительно хорош, жизнерадостен. Вот, пожалуй, и все.

Каземат, где содержали графа Свешникова, произвел на меня самое удручающее впечатление. Этот красивый молодой человек казался инородным телом в каменном застенке, рассчитанном на одного заключенного. Глядя на его благородные черты – прямой и тонкий нос, большие и светлые глаза, высокий лоб, чуть заостренный сильный подбородок с ямочкой, любострастные губы, – я вынужден был признать, что подобные лица редки даже среди знати, а уж в народе вообще не встречаются.

– Арсений Сергеевич! – воскликнул я. – Что привело вас к такому униженному положению? Неужто вы политический…

– Полноте, Влас Евграфович, – сказал он, опустив голову. – Я так же далек от политики, как и вы. – И вдруг тихо проронил: – Я убил человека… троих.

Его признание было диким и нелепым, никак не вязалось с ним. Но тот факт, что он очутился в тюрьме, подтверждал признание. Полагаю, он вызвал меня, чтобы облегчить душу и услышать слова утешения, но таковых слов у меня не находилось. Да и что я мог сказать? Убийство оправдано в одном случае – на войне. Здесь же, в Петербурге, убийство – чудовищное преступление.

Тем временем граф Свешников скоро ходил по каземату от стены к стене, сложив руки на груди. Наконец он стал напротив меня:

– Не согласитесь ли выслушать меня, Влас Евграфович?

– Да-да… – закивал я, обрадовавшись, что он избавил меня от лживых слов утешения.

– Помните, мы были в опере? Я представил вам тогда баронессу фон Раух…

Как же не помнить! Баронесса Агнесса фон Раух прибыла в Петербург в конце сентября, окружила себя тайной и представляла собой эдакий манфредовский тип. Когда мужчина ведет себя с высокомерным превосходством, это сносно: он дает понять обществу, что независим и бунтует против сложившихся традиций. С возрастом это проходит, а коль не проходит, то такому человеку стоит выразить сочувствие, ибо он развивался однобоко. Но Манфред в юбке с турнюром и декольте – это никуда не годится. А баронесса была такова: независима, горда, эпатирующе презрительна. Наверняка прочитала все порочные книжки Поля де Кока! В свет она выходила в сопровождении постоянного спутника – толстопузого низкорослого старика на тонких ногах. Он не был ее мужем, что всячески подчеркивалось баронессой, хотя и звался барон фон Раух. Поговаривали, будто родом оба из Германии, но уж больно хорошо она говорила по-русски. Спутник ее картавил и произносил слова очень плохо, впрочем, он чаще говаривал по-французски или по-немецки, считая, видимо, русский язык грубым и варварским. По мне, так варварством являлось его отношение ко всему русскому – воспитанный человек не должен презрительно говорить о стране, которую имеет честь посетить.

Кстати, он мне показался даже вовсе придурковатым – невпопад хихикал, напевал под нос, не договаривал мысль, а то и сердился без причин. Разве подобное поведение достойно барона? Сложилось мнение, что Агнесса фон Раух красавица, но я этого мнения никогда не разделял. Черты ее лица были излишне остры, волосы излишне черны, глаза смелы, ну а фигура… фигура легко исправляется корсетом. Впрочем, то, что о баронессе ничего не было известно, и еще ее свободное поведение, очевидно, и украшали эту даму. Лет ей было тридцать с небольшим, но влюблялись в нее юнцы.

Представил меня баронессе Арсений Сергеевич в антракте. Обычно она не удосуживалась снизойти до беседы с малознакомыми мужчинами, но со мной говорила охотно…

– Разумеется, помню, – сказал я графу Свешникову.

– Она принесла мне несчастье! – воскликнул он нервически.

Я человек земной, лишен романтики и не верю, что женщина способна принести несчастье. Оттого воспринял фразу Арсения Сергеевича как проявление слабости, как жалкую попытку переложить свое разочарование на даму. А он тем временем продолжил:

– Из-за нее я расстался с Машей, и теперь вот… я здесь… Вы тогда, в тот вечер в опере, ничего мне не сказали, что дало право думать о вас как о порядочном человеке… А ведь я поступил дурно: представил вас баронессе, а сам ушел, потому… потому что назначил свидание в вашей ложе…

Я припомнил тот вечер. Войдя в ложу после антракта, я застал странную картину: Арсений Сергеевич и юная фея в розовом платье собирали с пола жемчуг. Думаю, порвалась нитка, жемчуг посыпался на пол. Меня тогда удивило, что эта девушка очутилась в моей ложе, но я действительно ничего не сказал по сему поводу, а помог собрать жемчуг. Я пересыпал его в ладошку Мари Белозерской, и меня поразила ее рука, которая дрожала даже через перчатку. Но ее глаза поразили еще больше – они были прекрасны и полны слез. Мари поблагодарила меня и убежала. Все это было очень странно. Вспомнив тот случай, я подумал: «Неужели любовная история привела этого человека к убийству? Как глупо».