Вранье высшей пробы - Марина Серова

— Где опять мотается твой уголовник? — без обиняков приступила к нападкам Инесса.

Генка второй день не ночевал дома, и она сочла этот факт достаточным, чтобы снова выказать свое негативное отношение в адрес пасынка.

Евгений молча подошел к плите, положил в тарелку порцию яичницы с беконом и, не обращая внимания на реплику жены, сел за стол.

— Тебе хочется, чтобы он опять обчистил соседскую квартиру или изнасиловал кого-нибудь? — нагнетала Инесса обстановку. — Почему ты не принимаешь меры? Сколько можно, прикрывая его задницу, тянуть деньги из семьи?

— Он тоже твоя семья, — взглянув на жену исподлобья, угрожающе прорычал Евгений. Ни одно утро не обойдется без того, чтобы ему не испортили настроение! Он уже и забыл, когда последний раз улыбался.

— У меня здоровые гены, и мой сын не может быть бандитом! — взвилась Инесса. — Не путай своего сына с моим!

Евгений вдруг резко ударил кулаком по столу.

— Заткнешься ты или нет! — заорал он, вконец выведенный из себя. — Дай мне спокойно поесть, а со своим сыном я разберусь без тебя!

Выпад мужа ничуть не смутил Инессу. Она уже привыкла к его грубости, которую он проявлял по отношению к ней. Поэтому, решив высказать всю заранее приготовленную речь до конца, она продолжила.

— Он хотя бы к бабке на похороны явится? — слегка убавив децибелы, но не изменив недовольного тона, поинтересовалась Инесса.

В ответ — опять молчание. Евгений старательно пережевывал пищу. «Когда-то, — думал он, — она была мягкой и уступчивой, как пони в цирке. Это было в те времена, когда я еще не разучился улыбаться. Мне кажется, что с тех пор я живу слишком долго — так я устал от жизни».

Видя, что муж не реагирует, Инесса закричала со страшной силой:

— Ромка, вставай уже! Школу проспишь!

Но Ромка, сонный, уже мелькнул в коридоре своими черными плавками, бросив на ходу:

— Ма, не заводись. Все будет в горошек.

Пообещал и мило улыбнулся, закрывая за собой дверь в туалет.

— Что будет? — вопросила по инерции его мать, скосив глаза на Евгения, ради которого, собственно говоря, и сотрясала словами воздух. — В нашей семье уже ничего хорошего не будет!

В доме Ромка имел статус миротворца. Он был последним звеном в некогда длинной цепи, соединявшей Евгения с Инессой. И если в очередной раз полковнику милиции хотелось немедленно подать на развод, он твердил себе о том, что Ромке сейчас, как никогда, нужен отец. «Если я упущу второго сына, то никогда себе этого не прощу», — старался убедить он себя, и ему легчало. Но окончательную актуальность вопрос о разводе потерял тогда, когда Евгений узнал о своей болезни. Кроме него и его лечащего врача, о ней не знал никто.

Трещина в отношениях с женой образовалась давно, но в пропасть она превратилась после того, как Евгений отказался применить свои связи и влияние, чтобы жену повысили в должности. Он легко мог помочь ей, но не захотел. И она до сих пор оставалась лишь рядовым инспектором налоговой полиции. В последнее время он вынужден был периодически вытаскивать Генку из различных передряг, и Инессу это задевало больше всего. Полковник милиции помогал своему сыну, который того не заслуживал, и отказался помочь жене, когда освободилось место начальника. С тех самых пор она мстила ему постоянно, изводя мелочностью и язвительностью ежедневно.

«Даже то, что вторая жена значительно моложе меня по возрасту, не спасло», — с горечью думал Евгений, уловив в себе нарастающее желание никогда больше не видеть и не слышать эту женщину.

Инесса наконец решила позавтракать и демонстративно села на другой конец стола, подальше от мужа. Ее рыжие волосы, накрученные на бигуди, круглое лицо, с как будто навсегда прикрепившимся к нему злым выражением, вызывали у Евгения лишь ненависть и раздражение.

Ромка возник на кухне уже одетый, и, глядя на него, Евгений повеселел. Сын всегда разряжал накалившуюся обстановку, старался примирить родителей. Несмотря на то что у него редко это получалось, он не оставлял своих попыток никогда.

Вслед за сыном в кухне появился единственный питомец, живущий в этом неласковом доме — двухгодовалый светло-коричневый ротвейлер, по кличке Роф. С мощной, широкой грудью, которая вызывала невольное уважение и даже страх у всех, кто его видел. По обыкновению, пес подошел и лег рядом с Романом — его он считал за основного хозяина.

— У меня сегодня доклад по физике, — чтобы отвлечь родителей от мрачных мыслей, произнес Роман, составляя им компанию за столом.

— На какую тему? — поинтересовался отец. Он всегда старался использовать любую возможность, чтобы пообщаться с сыном, который рос, как в сказке, не по дням, а по часам, и ростом был уже выше его самого. С Генкой он всегда разговаривал крайне мало, считая нужным обращаться к нему только тогда, когда было необходимо прочитать очередную нотацию. За что теперь и расплачивается.

— Закон Бойля—Мариотта.

— Ну-ка, выдай его, — попросил Евгений, дожевывая последний тост.

Ромка бодро отчеканил формулировку закона, и Евгений ободряюще похлопал сына по плечу.

— Так держать.

Инесса, как удав, заглатывала пищу быстрее всех. Полковнику всегда хотелось, чтобы она научилась жевать медленно, с чувством. В этом случае ее рот был бы подольше занят и появилась бы лишняя возможность насладиться тишиной. Но армейская привычка Инессы глотать еду не прожевывая, видимо, умрет вместе с ней.

Инесса посмотрела на электронные часы на стене и торопливо вышла, не забыв дать ценное указание сыну:

— Придешь из школы, отведи Рофа в клинику. Пусть пропишут ему таблетки. Слишком он нервный последнее время.

«Разве в этом доме кто-нибудь может чувствовать себя спокойно?» — задал сам себе риторический вопрос Евгений.

— Кстати, — понизив голос, наклонился Ромка к отцу, стараясь говорить так, чтобы мать не слышала, — вчера у нас отменили два первых урока, и я забегал домой.

— Ну и что? — тревожно посмотрел на сына Евгений, и у него вдруг заныло где-то под ложечкой.

— А то, что Рофа не было дома.

Евгений опустил глаза. Худшие опасения, о которых он старался не думать, заталкивая их в дальние уголки сознания, сразу всплыли на поверхность. Он знал, что на его мать вчера напала собака, укусы которой привели к смерти. Все мысли, возникавшие в связи с этим обстоятельством, упрямо крутились вокруг Рофа. Последнее время пес стал вдруг необычно агрессивен, огрызался на всех членов семьи, даже на Ромку. Только теперь полковник окончательно осознал, почему, узнав о смерти матери, не поставил на уши всех своих подчиненных, чтобы расследовать до конца обстоятельства ее гибели, — где-то на уровне подсознания он уже ограждал Генку от ответственности за возможно совершенное им преступление. Ограждал только потому, что всю вину за то, что сын вырос уголовником, брал на себя.