Вранье высшей пробы - Марина Серова

Я присела на давно не крашенную лавочку, и, не обращая внимания на то, что от недалеко расположенной мусорки распространялись малоприятные запахи, принялась суммировать полученную информацию.

Первый факт, казавшийся мне несомненным: преступник хорошо знал привычки Ксении Даниловны. В какое время та имеет обыкновение ходить в магазин и в какой магазин именно. Скорее всего там вчера преступник ее и караулил. После того как пожилая женщина вышла из магазина, он подождал, чтобы она отдалилась от него на определенное расстояние, после чего отдал команду собаке. Об этом говорит то обстоятельство, что ротвейлер напал на Ксению Даниловну сзади.

Второе. Нападавший ротвейлер — кобель. Не исключено также, что произнесенное Ксенией Даниловной незадолго до смерти слово, означало кличку собаки. А значит, кобеля она узнала. Можно, разумеется, предположить, что у женщины был не один знакомый ротвейлер, но вероятность этого слишком мала. Так что скорее всего речь идет о собаке, живущей в доме ее сына Евгения.

Третье. Собака настолько хорошо выдрессирована, что, получив команду от хозяина, не отвлекается ни на заманчивый запах говяжьего фарша, ни на других собак, пытающихся своим лаем спровоцировать драку. Вспомнив также слова Евдокии Васильевны о том, что собака была откормлена и ухожена, я напрочь отмела версию о случайном нападении бездомной собаки на первого попавшегося на ее пути человека.

Итак, преступник все хорошо спланировал. Кто же им мог быть? В первую очередь — кто-то из семьи полковника милиции Делуна. Если в основу обвинения положить один лишь мотив, то наиболее вероятной кандидатурой на роль преступника становится сам Евгений Константинович. Не исключено также, что его сын, влипнув в какую-нибудь историю, пытался таким чудовищным способом обеспечить своего отца деньгами, для того чтобы последний очередной раз смог откупить его от правосудия.

Хорошо знать привычки Ксении Даниловны могли и жившие у нее квартиранты и даже просто соседи. Но если всерьез подозревать эту категорию лиц, то дело оставалось за малым: обнаружить мотив убийства. Тут, усмехнувшись, я вспомнила, как на одном концерте клоун-мим ходил по авансцене, насупленно глядя в зал, а голос за кулисами восклицал: «Подозревайте! Всех подозревайте!»

Собственно, именно это было чуть ли не моим жизненным девизом. И сейчас под мое подозрение автоматически попали все, включая самого Анатолия Константиновича, нанявшего меня. Так всегда бывает в самом начале. Потом, в процессе следствия, проходящие по делу фигуранты начнут один за другим отпадать, пока не останется единственный. Убийца.

Встав с лавочки и отряхнув от пыли джинсы, я направилась в тот самый прогал между домами 1»А» и 1»Б», откуда выбежала собака. Выйдя меж домов, я сразу наткнулась на тот самый магазин «Великан». С пристрастием допрошенные мною продавщицы магазина положительных сдвигов в расследовании не произвели. Ротвейлера или человека с похожей собакой никто ни вчера, ни ранее возле магазина не видел. Это могло говорить только о том, что преступник был осторожен. Что ж, я уже начала составлять примерный образ преступника.

После чего я вернулась к Евдокии Васильевне с обещанным молоком для ее голодных питомцев кошачьего роду-племени. Счастливая старушка готова была прослезиться…

* * *

Поздним вечером я опять сидела в квартире моих соседей снизу, только на сей раз меня пригласили в гостиную.

— Постойте, дайте-ка вспомнить… — отреагировал хозяин дома на мой вопрос о том, как зовут собаку, живущую в доме его старшего брата. — Кажется, Рома называл ее кличку…

— Роф, — ответила за мужа Любовь Сергеевна. — Его зовут Роф. Я запомнила потому, что первые две буквы их имен совпадают. Младший сын Евгения Рома, а пес — Роф.

— А у меня это совсем не отложилось в памяти, — покачал головой Анатолий Константинович. — Но, вероятно, моя жена права. Вы узнали что-то новое?

Насколько я могла судить, кличку Роф могли дать лишь кобелю. Я рассказала о последних словах, произнесенных Ксенией Даниловной, и увидела, как Делун побледнел.

— Значит, мои подозрения не напрасны…

Он низко опустил голову и еще больше сгорбился. Сейчас, в домашней кофте и мягких тапочках, Анатолий Константинович выглядел совсем потерянным.

— Когда состоятся похороны? — вывела я его из задумчивости.

— Завтра в двенадцать.

— Послушайте, — обратилась я к Любови Сергеевне, — у вас имеются дальние родственники?

Удивленная моим вопросом, она посмотрела вначале на мужа, потом ответила:

— Да, разумеется.

— Я намерена присутствовать завтра на похоронах и хочу, чтобы вы выдали меня за свою… ну, скажем, двоюродную племянницу, проездом остановившуюся в вашем доме.

Растерявшись, Любовь Сергеевна молчала. За нее ответил муж:

— Если это необходимо, тогда не беспокойтесь. На все вопросы о том, кто вы такая, мы будем отвечать так, как вы сказали: двоюродная племянница.

— Это не так просто, как вы думаете, — предупредила я. — Вам необходимо будет следить за своей речью и называть меня только на «ты». Трудно вот так сразу переключиться, но это важно. Никто ничего не должен заподозрить.

— Хорошо, — вздохнул Анатолий Константинович. — Постараемся.

Мы обговорили детали завтрашнего мероприятия во всех подробностях, после чего я отправилась к себе. Надо выспаться. Завтрашний день обещал быть нелегким.

Стоя позади всех, я внимательно вглядывалась в фигуры, в скорбном молчании стоявшие вокруг могилы. Людей собралось немного. Никто не плакал и не рыдал, как это обычно бывает на кладбище. Церемония прощания проходила в спокойной обстановке. Правда, в воздухе витало хорошо уловимое напряжение. Семьи двух братьев, как две противоборствующие армии, стояли по разные стороны от могилы. И вовсе не потому, что так было удобнее. Казалось, что даже над гробом матери эти Монтекки и Капулетти не в состоянии примириться. Насупленные лица и плотно сжатые губы и тех, и других свидетельствовали не о скорби об утраченной родной душе, а лишь о затянувшейся изнурительной вражде.

Вчера вечером я попросила у Анатолия Константиновича фотографию его старшего брата и членов его семьи. Поэтому сейчас могла вычислить их среди соседей и остальных родственников, пришедших проститься с Ксенией Даниловной.

Снимок нашелся лишь пятнадцатилетней давности. На нем были запечатлены улыбавшийся Евгений Константинович с Инессой в обнимку и с годовалым Ромкой на руках. Геннадия на фотографии не было. Сравнивая теперь лица на снимке с оригиналами, я невольно поражалась, как беспощадно отнеслось к ним время. И дело даже не в том, что Евгений и Инесса постарели — они были просто другими. Само собой понятно: улыбаться на похоронах матери противоестественно, но мне почему-то показалось, что Евгений Константинович не делал этого уже довольно давно. Лицо Инессы на фотографии тоже было гораздо приятнее, чем сейчас. Та молодая женщина казалась значительно добрее и открытее, чем стоящая неподалеку от меня тетка со сведенными на переносице бровями и каким-то злобным взглядом.