Пират - Джин Вулф

Поэтому меня малость клонило в сон там наверху, но, разумеется, спать было нельзя, и я бы сорвался вниз, если бы заснул. Иногда я закрывал глаза на минутку и чувствовал, как начинаю падать, и тогда хватался за мачту и просыпался. Проснувшись в третий или четвертый раз, я заметил некий объект по правому борту. Луны той ночью не было, но мне показалось, будто я вижу белое пятно над неясной черной тенью и темную вертикальную линию, похожую на мачту. Я заорал, что вижу судно без огней, и вахтенные матросы разбудили старшего помощника.

Я думал, он придет в ярость, и, возможно, он так и сделал. Он спросил, где именно находится судно, и, когда я показал, задал еще восемь или десять вопросов, ответить на которые я не смог. В конце концов они спустили на воду шлюпку и поплыли посмотреть, что там такое. Они вернулись спустя долгое время и по возвращении ничего мне не рассказали, даже когда мы сменились с вахты. Я все еще чувствовал себя неважно и к тому времени страшно устал, а потому просто подвесил свою койку и улегся спать.

Довольно скоро меня разбудило громыхание пушечных колес по настилу. Я встал и поднялся на палубу узнать, что там происходит. Дул слабый ветер, и мы шли со скоростью всего узла два. По приказу капитана матросы из вахты правого борта делали вид, будто заряжают пушки, а потом по-настоящему закатывали их в орудийные порты. Отсюда шум. Произведя воображаемый выстрел, они выкатывали пушки обратно (опять шум) и повторяли всё снова: прочищали ствол мокрым банником, закладывали воображаемый заряд пороха и воображаемое ядро, закатывали пушки в порты и подносили фитиль к запальному отверстию.

У нас стояло по пять пушек с каждого борта. Они были маленькие (четырехфунтовые, как я узнал впоследствии), и я никогда прежде не обращал на них внимания и никогда прежде не видел фитиля. Поэтому все происходящее показалось мне очень интересным.

Немного погодя от корабля отошла шлюпка с большим пустым ящиком на борту. Он неплохо держался на плаву, когда его сбросили: примерно на треть поднимался над водой, углом вверх. Потом все пушки зарядили по-настоящему, одну за другой, фитиль зажгли от камбузной печи, и каждый орудийный расчет с правого борта произвел выстрел по ящику.

Я наблюдал за происходящим, понимая, что мне в любом случае не удалось бы заснуть, и, когда шлюпка снова отошла от корабля с пустым бочонком на борту, призванным послужить следующей мишенью, я сидел на веслах.

Я мог бы и раньше догадаться, как связаны замеченный мною темный корабль и пушечная пальба, но в конце концов все-таки понял. Ответ носился в воздухе, если вы понимаете, о чем я. До меня доносились разговоры матросов и все такое прочее. Все люди на том корабле были мертвы, и корабль дрейфовал. Может, Испания снова воевала с Англией. Может, еще что. Никто из нас не знал, но в Веракрусе наверняка знали.

Веракрус означает «истинный крест», как вам, полагаю, известно. Город оказался больше, чем я ожидал, и непригляднее, чем я ожидал. Когда мы выгрузили весь груз, капитан разрешил нам сойти на берег, коли мы хотим. Наш корабль стоял на приколе у пристани, и старший помощник остался на борту вместе с еще двумя членами команды. Перед тем как ступить на сходни, каждый из нас дал клятвенное обещание вернуться обратно к ночи. Все, кроме меня, хотели посидеть в таверне, потравить байки и небылицы, похлопать девиц по задницам и при случае потрахаться. Я же хотел уйти подальше, чтобы не видеть этих мерзких рож, размять ноги и осмотреть город.

Надо сказать, посмотреть там было на что. Там строились крепость для защиты входа в гавань и три церкви — работы велись на всех четырех объектах. Мы закончили разгрузку «Санта-Чариты» около полудня, когда началась самая жара, и сейчас почти все жители города предавались сиесте. Тем не менее большие каменные блоки продолжали движение: поднимались наверх один за другим, аккуратно разворачивались, укладывались на известковый раствор и тщательно выравнивались. Дело шло медленно, разумеется. Но не медленнее, чем всегда.

Каменные блоки перемещались усилиями рабов, которых надсмотрщики били кнутами, стоило им замешкаться. В каком-то смысле участь раба не особо отличалась от участи матроса. Нас тоже били, обычно толстой веревкой с узлом на конце, если мы работали недостаточно усердно. К тому времени я знал, что за серьезный проступок нас могут выпороть. Разница между нами и рабами заключалась в выражении лиц и глаз.

Мы поступили на корабль, поскольку хотели найти работу и нам обещали заплатить по возвращении в Испанию. Сейчас, в Веракрусе, мы были свободными людьми, и, если бы мы пожелали уйти, никто бы нас не остановил. (В тот момент я всерьез обдумывал такой вариант.) Рабы же трудились бесплатно и даже никогда не ели досыта. Они были скованы цепями в группы по несколько человек, ведь в противном случае каждый из них сбежал бы при первой же возможности, и все это знали. Стражники сидели в тени, положив мушкеты на колени, зевали, пытались почесываться под доспехами и время от времени переговаривались. Но они не спали. Они были солдатами, как я узнал впоследствии, и кроме мушкетов имели при себе длинные шпаги, которые называются билбо. Надсмотрщики являлись гражданскими лицами — парнями, сведущими (во всяком случае, так считалось) в строительстве каменных стен.

Рабы в большинстве своем были индейцами, то есть коренными американцами, если употребить английское выражение. Остальные были чернокожими. Так и хочется написать «афроамериканцами», но только позже в одной из церквей я попытался заговорить с одним таким чернокожим, и он не знал ни слова по-английски. Да и по-испански едва говорил.

Первым делом я пошел посмотреть на крепость, поскольку увидел ее еще с причала, когда мы разгружались. Затем отправился к церквям. Я заглянул на рынок в надежде украсть что-нибудь съестное, не стану скрывать. В скором времени я заметил мужчину, разгружавшего телегу, и помог ему, а когда мы закончили, попросил у него один из плодов манго, которые мы выгружали, и он не отказал. Я еще немного побродил по рынку, жуя манго и гадая, где же я, черт возьми, нахожусь и что со мной приключилось. Две церкви стояли прямо там, по одну и другую сторону от рынка, и я уселся в тени и стал наблюдать за рабами, достраивавшими колокольню.

Немного погодя из церкви вышел священник с водой для них. Он был тучным мужчиной сорока — пятидесяти лет, но он вышел на солнцепек и напоил всех по очереди водой из кувшина, а потом немного поговорил с ними. На груди у него висело деревянное распятие, довольно большое, и он указывал на него, когда говорил. Потом он вернулся в церковь и впоследствии еще несколько раз выходил с водой.

Священник обливался потом, и потому, когда до меня дошло, что он делает, я проследовал за ним в церковь. Он сидел во внутреннем дворике в тени, обмахиваясь широкополой шляпой.

— Падре, — сказал я по-испански, — может, вы немного отдохнете, а я поработаю за вас?

— Ты хочешь помочь, сын мой? Ты совершишь в высшей степени благородное, милосердное деяние.

— Конечно, — кивнул я и объяснил, что я матрос с «Санта-Чариты».