Пират - Джин Вулф

Умяв цыпленка и обсосав косточки (не сказать, чтобы я наелся досыта), я нашел другой ночлег, подальше от рынка и причалов. И когда я лежал там, думая о цыпленке и двух крепких ударах палкой, мне вдруг пришло в голову, что, если бы верзила, покупавший цыпленка, схватил меня сзади, все пропало бы. Меня бы посадили в тюрьму, подумал я тогда. Сейчас я думаю, что, скорее всего, меня бы просто привязали к столбу и избили до полусмерти, а потом прогнали бы прочь пинками. Так обычно наказывали людей там, где я находился тогда.

Потом я стал думать о монастыре. По-настоящему думать о нем, возможно, впервые за все время. Как тихо и спокойно там было и как все там старались присматривать друг за другом. Я тосковал по своей келье, по часовне и трапезной. Я тосковал по нескольким своим учителям и по брату Игнасио. Забавно, но больше всего я тосковал по нашим с ним хозяйственным работам — иногда мы помогали доить коров, пасли свиней, пропалывали сад. Собирали яйца в корзинку вроде той, из которой я надеялся украсть цыпленка сегодня, и относили брату повару. (Его звали Хосе, но все называли его «брат повар».)

Потом я снова стал думать о монастырских правилах и о том, что они значили. Нам не разрешалось заходить в чужие кельи, ни при каких обстоятельствах, и в кельях не имелось дверей. Мы ходили в баню по расписанию, по трое послушников зараз, и за нами там все время приглядывал один из монахов, обычно брат Фулгенсио — древний старец, превосходящий летами даже аббата.

Такие вот были правила в монастыре. В детстве я вообще о них не задумывался. Я принимал их как нечто само собой разумеющееся, как принимал правила в нашей школе в Штатах. Но когда я стал старше и мы узнали про гомосексуализм и тому подобное, я все понял. Монахи подозревали нас в склонности к гомосексуализму, но не беспокоились по данному поводу, покуда мы не вступали в греховную связь друг с другом. Когда я осознал, в чем дело, меня это стало страшно раздражать. Я не хотел провести жизнь, думая о девушках и зная, что все окружающие думают о мальчиках и считают, что я тоже о них думаю.

Именно последнее обстоятельство по-настоящему задело меня. Если бы не это, если бы я мог доказать раз и навсегда, что я не педик, возможно, я бы остался в монастыре.

Это заставило меня задуматься о жизни во внешнем мире. Мне казалось, что монастырь Девы Марии Вифлеемской вещь хорошая и что святому Доминику тысячу лет назад пришла в голову стоящая мысль: основать общину, куда люди, которые не хотят (или считают себя не вправе) влюбляться и вступать в брак, могут уйти и прожить там по-настоящему добродетельную жизнь.

Но мне также казалось, что мир за стенами монастыря должен быть примерно таким же — только там влюбляются и рожают детей, — то есть местом, где люди любят друг друга и помогают друг другу и где каждый занимается делом, к которому склонен.

Я по-прежнему так считаю. Прочитав мою историю до конца, вы мне не поверите, но я пишу чистую правду. Мы должны сделать наш мир таким, а это возможно только в том случае, если каждый человек решит жить в нем и менять его по мере сил. Той ночью я решил жить в нем, и, если я частенько совершал ошибки, видит Бог, я искренне сожалею о каждой из них.

Порой мне приходилось совершать ошибки. Это тоже следует сказать.

Я не стану подробно рассказывать вам о следующих нескольких днях. Они не имеют значения и в любом случае похожи один на другой. Я расспрашивал разных людей про другую Гавану, но все заявляли, что такого города нет. Я спрашивал про своего отца и его казино, но никто о таком не слышал. Я исходил все улицы в городишке до последней и поговорил со священниками в двух церквях. Оба посоветовали мне вернуться в монастырь Девы Марии Вифлеемской. Я не хотел возвращаться и вряд ли смог бы, если бы попытался. Надеюсь, сейчас дело обстоит иначе, но тогда я не сомневался, что вернуться обратно не смогу. Я искал работу и иногда находил пустяшную работенку за малую плату. Главным образом в порту.

Потом Сеньор услышал, как я спрашиваю насчет работы.

— Эй, мучачо, — сказал он. — У тебя есть где спать?

Я ответил отрицательно.

— Буэно. Тебе нужен ночлег и пища. Иди со мной. Ты будешь работать, причем в поте лица, но мы будем тебя кормить и дадим парусиновую койку да место, куда ее подвесить, а когда мы воротимся домой, ты получишь немного денег.

Так я оказался на «Санта-Чарите». Английские моряки рассказывают про подписание контрактов и все такое прочее, но я ничего не подписывал. Старший помощник, с которым я разговаривал, просто переговорил с капитаном, и тот занес мое имя в судовой журнал. Потом старший помощник велел мне поставить рядом крест вместо подписи, и я нацарапал свои инициалы, вот и все. Кажется, старшего помощника величали Гомес, но я знал множество людей с таким именем и могу ошибаться. Мы звали его Сеньором. Невысокого роста, широкоплечий мужчина, в прошлом он переболел оспой в тяжелейшей форме. Мне понадобилось два или три дня, чтобы привыкнуть к его изуродованному оспинами лицу.

Мне выдали койку в носовом кубрике, как и было обещано. Кормили неплохо, когда кормили, если вы понимаете, о чем я. Прежде я никогда не пил вина, если не считать маленького глотка «крови Христовой» на мессах, а потому не знал, какое оно водянистое и противное на вкус. Мы везли живой груз в Веракрус, великое множество свиней и кур в клетках, и на палубе была жуткая грязища. Мы мыли палубу с правого борта, потом с левого, потом снова с правого. Мы качали воду из залива и поливали палубу из шланга, а все остальное время стояли на помпах в трюме. Корабль протекал. Возможно, где-нибудь есть деревянные корабли, которые не протекают, но я на своем веку ни разу таких не видел.

В свободное от вахты время членам команды разрешалось сходить на берег. Я сходил вместе с остальными, но не смог бы напиться или купить шлюху, даже если бы хотел (а я не хотел). Испанские матросы не так падки до выпивки, как многие другие, которых мне довелось знать впоследствии, но до женщин они падки сильнее всех прочих. В ночь отплытия они тайно протащили на борт проститутку и спрятали. Когда мы подняли якорь и лоцман повел корабль из залива, капитан и старший помощник выволокли девицу из трюма и бросили за борт. К тому времени я уже навидался всяких сцен с ее участием и остался не в восторге, но я бы в жизни так не поступил. Тогда я впервые по-настоящему осознал, в каком месте я оказался.

Второе событие, подтвердившее худшие мои опасения, случилось через три или четыре дня. Когда мы сменились с вахты и спустились вниз, два парня схватили меня за руки, а третий стянул с меня джинсы. Я отчаянно сопротивлялся (во всяком случае, мне так казалось) и орал дурным голосом, пока кто-то не оглушил меня. Вы понимаете, что произошло потом. И я понял, когда очнулся. Одно было хорошо: мои старые джинсы, разорванные вдрызг, пришли в полную негодность, и я узнал, что новые штаны можно получить у боцмана. Он заведовал баталёркой. Боцман записал мне в долг непомерную сумму, и новые парусиновые штаны оказались мне велики, но я был так рад избавиться от тесных джинсов, что нисколько не расстроился.