Дорамароман - Михаил Захаров

сценаристка Дьябло Коди и Ханна, героиня «Девчонок» Лины Данэм; здесь учился Майкл Каннингем — мой любимый писатель, когда мне было шестнадцать; все его книги посвящены передаче опыта или осмыслению литературных произведений: героини «Часов» связаны с «Миссис Дэллоуэй» Вирджинии Вулф, «Избранные дни» вращаются вокруг «Листьев травы» Уитмена, а «Опускается ночь» — парафраз «Смерти в Венеции» в декорациях современного Нью-Йорка. На этом кампусе в рамках программы Between the Lines учимся мы, прошедшие конкурс: десять россиян и десять американцев в возрасте от шестнадцати до девятнадцати лет.

Я ощущаю резкий прилив крови к голове, когда самолет отрывается от московской земли, и так еще четыре раза: когда мы вылетаем из Нью-Йорка в Чикаго; когда вылетаем из Сидар-Рапидс в Детройт, а оттуда в Вашингтон; и когда прямым рейсом вылетаем из Вашингтона в Москву. Я лечу впервые, и моя соседка, физик-ядерщица из Миннеаполиса, говорит, что эта поездка изменит мою жизнь. В Чикаго мы посещаем Poetry Foundation, штаб-квартиру главного поэтического журнала Америки, слышим на площади вопрос женщины с листовками («У вас есть минута поговорить об однополых браках?») и трогаем холодный в жару «Клауд-Гейт» Аниша Капура. Мой номинально совершенный английский, почерпнутый в школе с углубленным изучением языка, не выдерживает столкновения с действительностью — я не понимаю, что говорит продавец бургеров. На протяжении двух ночей я сплю на перине в дорогом гостиничном номере, оплаченном американским госдепартаментом.

В Айова-Сити мы смотрим бесплатные фильмы на траве, иранское кино и «День, когда он пришел», мою первую картину Хон Сан-су (я еще не знаю, что спустя пять лет буду ждать его после показа «Травы»). Каждый день, находясь в тепличных (во всех смыслах) условиях (лето выдается особенно жарким), мы высвобождаем способности родного языка, о которых ранее не догадывались. Мы обретаем огромную новую семью, перенимая по наследству и укореняя в себе различные литературные практики на много лет вперед, и получаем доступ к знаниям, недоступным в России. Я тащу десять килограммов комиксов в коробке по сорокаградусной жаре, делая короткие остановки, чтобы затем погрузить их на самолёт и улететь домой; в другой коробке среди прочего находятся «Ангелы в Америке» Тони Кушнера, «Орландо» Вирджинии Вулф и «Исповедь маски» Юкио Мисимы (продавщица в букинисте понимающе наблюдает, как я сгребаю с полки LGBT всё, что так давно хотел прочесть). На прощание я узнаю, что решающую роль в том, что меня выбрали, сыграл мой член — у программы гендерная квота, — и оказываюсь в долгу: у биологии, судьбы, программы.

В Вашингтоне женщина, работающая в госдепе, советует мне сайт Ubu.Web, с которого начинается мое погружение в авангардное искусство. Другие сотрудники спрашивают, понравилась ли нам поездка, намекая на то, что ответ может быть только один — один ответ и был. Мы посещаем Музей Хиршхорн в Вашингтоне с коллажами Брака и комнатой де Кунинга, Музей журналистики с кусками Берлинской стены и антеннами башен-близнецов, фотографируемся у памятника Пушкину (в Москве благодаря поэтической рокировке расположился бронзовый Уолт Уитмен) и видим Белый дом, Вьетнамский мемориал и Мемориал Линкольна в диагональных лучах софитов. В свой последний вечер в Америке я пытаюсь запомнить, каковы на ощупь простыни в «Хилтоне» в паре кварталов от Белого дома, но лучше всего запоминаю пустоту в футляре — я теряю свои очки на органической ферме в Айове и не могу купить новые, абсолютно беспомощный и свободный, без всякой навигации и отчетливых координат.

VII

Второй раз я сталкиваюсь с «Прометеей» в магазине комиксов в Айове в июле 2013 года, где приобретаю пять тонких, бездонных томов.

Чтобы превратиться в Прометею, Софи должна написать о ней несколько строчек поэтического текста. В одном из эпизодов Гермес говорит, что для «осознания формы <…>, даже формы или структуры ваших жизней <…>, вы должны облачить ее в язык»[13]. В этом контексте главной ценностью для Мура является знание, на котором он делает акцент трижды: когда цитирует Бакминстера Фуллера («Настоящее богатство — знания»); когда использует формулу Know thyself, в которой содержится рецепт получения алхимического золота, то есть знания; и когда вводит в повествование букву еврейского алфавита, в которой содержится всё сущее, сплавляя таким образом научную, алхимическую и религиозную традиции.

Однако реальность способны менять не только слова: истории с картинками интересуют Мура как основная художественная практика, поскольку им под силу стимулировать одновременно оба полушария мозга: вербальное левое, отвечающее за когнитивную деятельность, и превербальное правое — царство чувственного. Прометея в большинстве случаев возникает на пересечении различных медиа: газетного стрипа, бульварного чтива и комикса. За визуальную составляющую «Прометеи» отвечал Джей Эйч Уильямс III, который, как и его соавтор, провел колоссальные изыскания для «Прометеи» и нарисовал все тридцать два выпуска. Каждая из обложек представляет собой электризующую, моментально узнаваемую визуальную цитату, будь то рисунок XVIII века (4 выпуск), иллюстрация из палпа (6) или стилизация под инди (26), отсылка к Бронзовому веку комиксов (27), поп-арту (29) и Ван Гогу (19) или дань комиксам про Арчи (7), фильмам Терри Гиллиама (8) и Эда Вуда (11). В ходе своих приключений Софи попадает в красочные графические контексты, между которыми Уильямс мастерски переключается, как пианист, делающий глиссандо. Он достает одну карту из колоды неисчерпаемого воображения за другой и пользуется всеми мыслимыми техниками от ротоскопии и фотореалистической живописи до акварели, чтобы указать на разные уровни материальности происходящего. Почти каждая страница «Прометеи» — это хитроумный, сложно организованный разворот, который придает происходящему широкоэкранную масштабность; страницы заполнены узорами и арабесками, не мешающими, вопреки всему, восприятию текста, за монтаж которого отвечал известный леттрист Тодд Клейн.

VIII

2013. В течение недели мы должны жить в одной комнате, но вместо того чтобы преисполниться энтузиазмом, я чувствую только четырехлетнюю усталость; любовь внутри меня уже находится на излете, и я насилую себя, пытаясь выдавить хоть какое-то чувство по отношению к человеку, которому никогда не мог понравиться. По тому, как он говорит о своих девушках, я понимаю, что он не супергерой; кроме того, он презирает меня за увлечение комиксами. Вечером я ложусь спать раньше и отворачиваюсь к стене, а он идет в ванную. Я бесшумно поворачиваюсь на другой бок, чтобы посмотреть на него. Он стоит спиной ко мне в одних трусах в полосе тусклого света, чистит зубы, замкнутый в идеальной перспективе, и тело его именно такое, как я себе и представлял, — молочно-белое, восхитительное и скучное. Я пытаюсь мастурбировать, но не могу, потому что больше не люблю этого человека.

В этой книге я не могу сказать, как он выглядит, — всякий раз, когда я пишу о своем желании, я, будучи гомосексуалом, рискую опорочить мужчин тем, что мастурбировал на их облик, фотографию,