По ту сторону разбитого зеркала - Владимир Фёдорович Власов

нашли его сперму. Как он ни пытался доказать свою невиновность, его приговорили к высшей мере наказания. Я не был ни на ее похоронах, ни на его суде. Позднее я узнал, что его расстреляли.

Иногда я себя спрашиваю, виновен ли я в смерти этих двух людей, и отвечаю себе: каким-то косвенным образом – да. Но, согласитесь со мной, я не убивал ее. Если она и погибла от моих рук, то убийство было непреднамеренным. Но вот позвольте вас спросить, господин следователь, кто же убил Владика? Если я вовремя не явился к вам и не заявил, что имею причастность к этому несчастному случаю (а я считаю, что это был именно несчастный случай), то почему вы, не разобравшись во всем этом деле до конца, поспешили поставить бедного парня к стенке? Кстати, своих следов в её квартире я оставил предостаточно. Я умышленно ничего не уничтожал, решив, будь, что будет. Вы можете говорить мне о высшем долге, о торжестве справедливости, об этических принципах. Но позвольте, я не уверен, что вы, игнорируя все тонкости этого дела, не поступили бы со мной так же. А жизнь-то у нас одна, и умирать никому не хочется.

"Но в таком случае, – спросите вы меня, – почему я по прошествии такого времени пишу вам свое признание?" Видите ли, дорогой мой господин следователь, в мире есть вещи, которые нисходят на нас, как божественный дар, и перед которыми, по словам того же Пруста, выдыхаются все логические построения нашего рассудка. Так и в нашем случае. Именно в нашем с вами, я не оговорился. Как бы там ни было, но если вы считаете, что я являюсь виновником смерти девушки, "кем же, в таком случае, являетесь вы? Я человек законопослушный, хотя и очень страшусь вашей системы. Вы скажете, что произошла судебная ошибка. А сколько таких ошибок происходит по всей стране? Не лучше ли нам вообще отказаться от смертной казни? Так что, если нам честно предстать на суде перед Богом, то мы оба будем повязаны одной веревкой, потому что оба являемся преступниками, с той только разницей, что я убил человека не намеренно, а вы это сделали с определенным умыслом. Да, да! Ведь признайтесь, у вас тоже было определенное желание – быстрее закрыть это дело. И вы в какой-то мере были заинтересованы в осуждении и наказании невиновного. М-да, жестокое у нас государство, и вместе с вами мы находимся под его сильным прессом. Поэтому я вас нисколько не осуждаю. Поэтому и вы не должны удивляться, что люди, как в моем случае, не спешат делать признание, чтобы, не дай Бог, с ними не произошла подобная судебная ошибка. А все это, как мне кажется, происходит от несовершенства нашего мира.

Что же касается божественного дара, ниспосланного на меня лично, и перед которым пасует мой рассудок, то он заключен в том несчастье, свалившемся на меня, от которого я не могу забыться даже за бутылкой водки. Снова и снова эти страшные вопросы разъедают мой мозг: почему все так получилось, что же я такого натворил и где справедливость? Когда я сижу по вечерам в своей пустой квартире перед зеркалом с полным стаканом, мне кажется, что именно мой двойник мучает меня этими вопросами. Он смотрит на меня со своей издевательской ухмылкой и шепчет мне на ухо:

– Ты же хотел, чтобы этого парня наказали, потому, что он встал на твоем пути. Если бы не он, то не произошло бы этой страшной трагедии, и твоя принцесса была бы сейчас жива, и может быть, принадлежала бы тебе. Ведь так? Ты, конечно, испугался, когда ему вынесли смертный приговор. Ты не ожидал, что дело закончится так печально для него. И сейчас ты его жалеешь. Не правда ли?

Каждый вечер он мучает меня своими тихими допросами, и каждый раз я ищу всякие оправдания и уже почти не нахожу их. Мне кажется, что от всего этого я скоро сойду с ума. Поэтому, господин следователь, как бы мне ни было тяжело, я спешу сделать признание, находясь еще в здравом уме и ясной памяти. Я больше так не могу жить. А-а, будь, что будет. Сегодня я отошлю это письмо вам, чтобы не передумать, выпью еще один стакан водки и лягу спать. А завтра приду к вам в участок, и мы обо всем поговорим. И делайте со мной, что хотите. Это будет мне наказанием за все. Но прежде чем попасть в ваши руки, я бы хотел вам задать один вопрос: не мучает ли вас ваш двойник-судья, который живет в вас, и которого вы каждый день видите в зеркале? Быть может, вы тоже втайне пьете, чтобы заглушить его голос? Но помните, что водка не всегда помогает. Когда мы веселы, она делает нас веселее, когда мы злы, она еще больше ожесточает нашу злость, а когда мы печальны, она ввергает нас еще в большую печаль. Но без нее, признаюсь вам, мы тоже жить не можем. Ведь недаром когда-то еще в глубокой древности бог Дионис обучил человека виноделию. Не для того ли он подарил ему виноградную лозу, чтобы хоть ненадолго вырвать его из плена, в котором нас держит общество? Смею вас заверить, господин следователь, это был один из самых умных и милосердных богов греческого пантеона. Он освобождал людей от мирских забот, снимал с них путы размеренного быта, рвал оковы, сокрушал стены, насылал безумие на врагов и страшно их карал.

Мы часто совершаем поступки, за которые нам приходится расплачиваться. Но может быть, на эти поступки вынуждает нас идти веление свыше, заставляя затем страдать и пытаться разобраться в том, мимо чего мы бы прошли, оставив без внимания.

Итак, господин следователь, я кончаю свое признание. Сейчас я поставлю точку и отошлю его вам. Затем я вернусь, выпью еще стакан водки и лягу спать. Может быть, завтра мой собеседник, живущий по ту сторону зеркала, посмотрит на меня с меньшим презрением, и мы снова, как в старые добрые времена, заживем душа в душу, пытаясь вместе склеивать осколки разбитого зеркала."

Июль 1994 г.