Бессердечная Аманда - Юрек Бекер

Знаете, что я думаю? Она презирает во мне именно те качества, которые мне необходимы, чтобы прокормить ее и ребенка: усердие, пунктуальность, надежность. Ну и, конечно же, способность в определенном смысле приспосабливаться к окружающим условиям — что есть, то есть. Если бы я был анархистом, как ей, вероятно, хотелось бы, то на какие средства мы бы, позвольте спросить, существовали? Не говоря уже о том, что мне совершенно непонятно, как и против чего я должен был бы бунтовать. Я же не могу в угоду чуждым мне принципам бросаться со злобной критикой на авторитеты, которые, по моему мнению, заслуживают уважения!

А еще я вам вот что скажу: самое сильное давление, которое я когда-либо испытал на себе, на меня оказывала Аманда. Более трех лет подряд. И тот факт, что я противостоял этому давлению, доказывает, что я отнюдь не бесхребетный приспособленец, каким меня всегда считала Аманда. Если бы я позволил ей вить из меня веревки, то проблемы, которые я мог бы себе нажить — с партией, с редакцией или еще с чем или кем бы то ни было, — вряд ли были бы страшнее, чем то давление, под которым я до сих пор изнемогаю.

Она, как выяснилось, писала роман. И пишет его до сих пор. Может, в один прекрасный день она станет знаменитостью, что меня, однако, очень удивило бы. Более вероятным мне кажется, что ничего из этого не выйдет. Я уже пытался объяснить вам, почему она все реже писала для журналов и газет: потому что ее взгляды казались ответственным работникам все менее приемлемыми. Но есть еще один момент, который тоже нельзя сбрасывать со счетов, — ее лень. До того как мы познакомились, она должна была заботиться о том, чтобы ее статьи печатались; тогда ее суждения выглядели гораздо более мягкими. Теперь же, когда она может себе это позволить с точки зрения материальной обеспеченности — во всяком случае, она так считает, — тон ее статей стал настолько радикальным, что ни одна редакция уже не принимает у нее ни строчки. По моему убеждению, мы здесь имеем дело с сознательно и хладнокровно спровоцированной безработицей. За всем этим стоит не только верность принципам, но и элементарная лень. Я где-то читал, что во время войны многие сами калечили себя, чтобы не идти на фронт. Примерно так следует квалифицировать и прогрессирующую радикализацию Аманды. Если она попытается выдвинуть требования по ее материальному содержанию, то полезно было бы, наверное, если вы не возражаете, поднять на суде и эту тему.

Эта же самая лень была и причиной того, что она нерегулярно готовила, слишком редко занималась уборкой квартиры, слишком редко покупала продукты, слишком редко стирала. Когда она уединялась в своей комнате, чтобы «поработать», то я либо беспрекословно должен был проявлять сочувствие и понимание, либо обвинялся в черствости и эгоизме, третьего было не дано. Не могу не признать, это — идеальная конструкция, обеспечивавшая ей полную автономность существования. Но ее, мягко выражаясь, своеобразное отношение к работе не позволит ей и роман дописать. Я мало что понимаю в литературе, но одно мне известно доподлинно: прежде чем книга появится хотя бы в виде рукописи, ее нужно написать, страницу за страницей, главу за главой. В этом-то и заключается непреодолимое препятствие для Аманды. Наша редакция кишит людьми, которые однажды начинали писать роман; похоже, это своего рода болезнь молодости, что-то вроде свинки, — желание непременно начать писать роман. Хотите знать, многие ли из них закончили свой роман? Ни один. При том, что это в большинстве своем люди целеустремленные, трудолюбивые, которые просто физически не способны сидеть без дела.

Еще одна причина, внушающая мне сомнения в том, что Аманда добьется успеха, — это отсутствие у нее какого бы то ни было опыта. Она предпочитает сидеть дома, она не любит заводить новые знакомства, она стремится сократить свой круг общения до минимума — о чем же она собирается писать? Если я прихожу домой с коллегой или другом, она, едва успев обменяться с гостем двумя-тремя фразами, извиняется, исчезает в своей комнате и появляется лишь после того, как за ним захлопнется дверь. Неужели она думает, что идеальная подготовка писателя к работе над книгой состоит в игнорировании окружающего мира? У нее нет никакого багажа впечатлений, она никого не знает, ничего не видит и не слышит. Допустим, она много читает. Но разве этого достаточно?

Самая близкая и в то же время единственная подруга Аманды — Люси Капурзо, хорошенькая молодая особа, но совершеннейшая неряха и квашня, родившаяся в один день с Амандой. Они знакомы с детского сада, и их, что называется, водой не разольешь. Не проходит и дня, чтобы им не нужно было встретиться и обсудить тысячу важных дел. Своей фамилией Люси обязана одному итальянскому ассистенту режиссера, за которого вышла замуж в девятнадцать лет. В двадцать лет, убедившись, что этот брак не принесет ей вожделенного заграничного паспорта, она подала на развод. У нее есть дочь. Не спрашивайте меня от кого — по моим подсчетам претендовать на право отцовства могли бы не менее двадцати мужчин. Когда она нас навещает (в среднем три раза в неделю), она обычно приводит с собой дочку, законченную террористку в возрасте пяти лет. И наши дети якобы играют друг с другом. На самом деле Себастьян сидит, испуганно забившись в угол, а Зоя (так зовут дочь Люси) ломает одну за другой его игрушки.

Мне еще ни разу не удалось поговорить с Люси дольше трех минут: с первой минуты, как только она появляется, она безраздельно принадлежит Аманде. Когда они вместе, можно спокойно уходить из дому, тебя уже все равно не замечают. Более того, твое присутствие нежелательно. Темой для их разговоров, как правило, служат какие-нибудь денежные, амурные или детсадовские истории. Люси обычно выступает в роли страждущего, Аманда — в роли советника. Однако у меня сложилось впечатление, что это какая-то странная игра, в которой роли распределяются наоборот — так, как будто в действительности Люси делает одолжение Аманде, взывая к ее человеколюбию и состраданию. Как будто миссия советника для Аманды важнее, чем ее консультационная помощь для Люси. И все же Люси трудно позавидовать: не только потому, что она существует в каком-то тоскливо-безнадежном хаосе своей беспорядочной жизни, одна с совершенно неуправляемым ребенком в сырой, захламленной квартире, — ко всем этим радостям отец ее ребенка не платит ей ни гроша, а Люси упорно отказывается подавать на алименты. Аманда говорит, что об этом с ней говорить бесполезно.

На первый взгляд все это вроде бы не имеет ко мне никакого отношения. Беда лишь в том, что Люси регулярно одалживает у Аманды деньги. А поскольку безденежье — это ее перманентное состояние, то все ссуды со временем неизбежно превращаются в пожертвования. В первый раз Аманда спросила у меня позволения дать ей в долг. Я не возражал. Во второй я тоже был согласен, но уже без энтузиазма. В третий раз я сказал нет. Аманда обозвала меня жадиной (она — меня!) и стала давать ей деньги за моей спиной. Она, вероятно, думала, что я не умею читать выписки из банковского счета. Если Люси угодно разыгрывать перед отцом ее ребенка независимость, это ее дело. Если Аманда желает помогать подруге, это тоже ее дело. Но если все вокруг решили быть щедрыми за мой счет, то должен же я иметь хотя бы право голоса?

Я сказал Аманде, что если эти пенсионные выплаты не прекратятся, то я закрою наш общий счет и открою свой собственный, к которому у нее уже не будет доступа. Тут меня, конечно, из жадин произвели сразу в шантажисты, но Аманда сдалась. Во всяком случае, я так думал. На самом же деле просто изменилась форма платежей: во время очередной нашей ссоры она косвенно в этом призналась. Ее же не интересует, заявила она, что я делаю со своими карманными деньгами. Откуда она брала деньги? Может быть, она успела немного накопить? Ведь когда ей еще удавалось печатать статьи, она сама распоряжалась своими гонорарами. Но скорее всего, она выкраивала небольшие суммы из хозяйственных денег, у меня просто не хватало духу проверить ее расходы.