Река во тьме. Мой побег из Северной Кореи - Масадзи Исикава

Когда мы вернулись от бабушки домой, там нас уже подкарауливали ушлые типчики из «Чхонрёна».

Они приходили каждый день и обрабатывали мать. Постепенно они убедили ее своими обещаниями. Они говорили: «Если поедете туда, у вас никогда не будет ссор. Ваши дети будут учиться в школе бесплатно. И через три года вы сможете съездить в Японию навестить родственников и друзей». Как же я ненавидел этих мерзких, хитрых, коварных лгунов!

И в конце концов они победили. Эти выродки одержали верх. Моя мать согласилась поехать с отцом в Северную Корею. Я был поражен и возмущен. Что она думает? С какой стати она решила поехать с ним? По любви? После всего того, что он с ней сделал?! Или из непонятно понимаемого ею чувства долга? Она на самом деле поверила в обещания лучшей жизни? Это мне уже никогда не узнать.

Наш отъезд был намечен на январь 1960 года. Когда этот день наконец наступил, отец, мать, сестры и я в последний раз вышли из дома и направились на вокзал Синагава. Там собралась большая толпа. Хотя я понимал, что никого из родственников не увижу, все же надеялся разглядеть в толпе бабушку, моих дядей и двоюродных братьев и сестер, но, разумеется, никого не увидел. Бабушка страшно обиделась на мать и объявила, что та ей больше не дочь. И все же я надеялся, что хоть кто-то из родственников – не важно кто – придет попрощаться. Играл духовой оркестр, люди вокруг вопили «Ура!».

Мой друг Лев пробрался через толпу. Он обнял меня за плечи и тряхнул меня. Я заметил слезы у него на лице.

«Вы правда уезжаете?»

«Я напишу тебе. И обещаю вернуться когда-нибудь».

Ничего больше я выдавить из себя не смог. От волнения у меня свело живот. Меня охватила буря эмоций, как только мы сели в поезд. Я оглянулся посмотреть на Льва – тот белый, как бумага, неподвижно стоял на платформе. Я внезапно понял, что никогда его больше не увижу.

Когда поезд тронулся, поднялся страшный гвалт – прощальные выкрики, пожелания благополучия, счастья… И вдруг все взрослые в вагоне расплакались. Я спросил себя почему. В конце концов, люди возвращались к себе на родину, так чего же реветь? Чего грустить? И мне это показалось очень дурным предзнаменованием.

Когда мы сошли с поезда, нас распределили по помещениям переполненного репатриантами японского главного офиса Красного Креста. Там, в суетливой тесноте, мы провели следующие три ночи. Затем мы попали в бюрократический конвейер официального процесса «репатриации» в страну, в которой ни один из нас никогда не жил. Некоторые жены-японки отказались от своих японских паспортов, получая корейские документы, но моя мать свой паспорт сохранила. Где-то в бумажно-канцелярском океане всплыла фраза: «Жителям Северной Кореи не дозволяется возвращение в Японию без официального разрешения властей Японии». Я пытался убедить себя, что мне, японцу по происхождению, не составит труда когда-нибудь вернуться. Но все эти бесконечные бюрократические инстанции внушили мне непреодолимое чувство страха.

Наконец нас на автобусе доставили в порт, и мы поднялись на борт какого-то доисторического советского пассажирского судна «Куририон» (скорее всего, автор «японизирует» незнакомое ему название судна, например, «Курилин». – Прим. ред.). Сотрудники Красного Креста не справлялись с растущим ворохом бумаг и позволяли людям просто шляться туда-сюда по кораблю. Судно отчалило вскоре после того, как мы загрузились. Когда мы покинули порт Ниигаты, я горестным взором провожал удалявшийся японский берег, а потом глядел на унылые, свинцовые волны, разбивавшиеся о нос корабля. Брызги окатывали хлопотавших на палубе советских моряков, на которых были лишь тоненькие тельняшки, несмотря на свирепствовавший над Японским морем ледяной ветер.

Я огляделся. Невероятно, но часть моих попутчиков сели на корабль вообще без багажа. О чем они думали? Мне вспомнилось смехотворное официальное чхонрёновское уведомление: «Прибыв в Северную Корею, вы получите все необходимое». И, видимо, нашлись те, кто в это безоговорочно уверовал.

После двух томительных суток в море я лежал на койке, и кто-то объявил, что мы приближаемся к северокорейскому порту Чхонджин. Все выскочили на палубу. Вдалеке я разглядел гору. Она выглядела голой и какой-то несчастной без единого деревца. Кто-то выкрикнул: «Ура Великому маршалу Ким Ир Сену!» И остальные пассажиры тоже стали вопить приветственные лозунги. Но тут из толпы послышался другой звук – этот то ли стон, то ли крик ужаса, перекрывший хор радостных голосов, звучал куда страшнее. Стоявший рядом со мной пожилой мужчина стиснул перила. «Это..». И тут же осекся, затих. «Разве этого я ждал…». Было видно, как он напрягся, костяшки пальцев побелели, лицо приобрело пепельный оттенок. Он напомнил мне призрак и в испуге затрясся, невольно прижавшись к сестре Эйко. Эта голая, мертвая гора невольно вызывала вопрос о том, что за участь уготована нам.

Когда мы приблизились к порту, я заметил стоявшие на якоре ржавые корабли. Они выглядели абсолютно заброшенными – без груза, без команды на борту, без грузчиков на причале. Призрачный порт. Голые холмы вдали придавали пейзажу пустынный и холодный вид.

На доке играл оркестр – едва слышно, но тревожно. Добро пожаловать в Северную Корею! Я вспомнил тот жуткий духовой оркестр в Ниигате – та музыка воспринималась нелепо, звучала неуместно помпезно. А теперь эти тоскливые аккорды на ледяном ветру. Наш корабль приближался к причалу, и тут я разглядел, что оркестр состоял из девочек-школьниц. И хотя была зима, всех их одели в тонюсенькие национальные костюмы. Дул пронизывающий ветер. Я пригляделся к ним. К их лицам. К их фальшивым улыбкам. Вам, должно быть, доводилось видеть подобное по телевизору. Эти грандиозные шоу с участием школьниц-роботов, запрограммированных в Пхеньяне для празднования очередного дня рождения «Дорогого вождя» или еще какого-нибудь дурацкого юбилея. И здесь стояли те же типажи. Андроиды с промытыми мозгами и механическими улыбками. Конечно, тогда я еще всего не понимал, но уже чувствовал всю эту неискренность, всю эту фальшь, весь этот бред.

Корабль подтянули к причалу, и на борт поднялись несколько северокорейцев, чтобы помочь нам сойти. Их одежда, обувь, одним словом, все свидетельствовало о том, что они, обитатели этого «рая», были куда беднее нас даже в худшие годы жизни в Японии. Когда мы медленно спускались по трапу, я продолжал думать об одном выданном нам документе. Речь шла о «Заявлении на возвращение», где было написано следующее: «Если вы захотите возвратиться в Японию на любом этапе вашей поездки, пусть даже непосредственно у берега Северной Кореи, сразу же сообщите об этом сотруднику Красного Креста». Я в панике стал глазами искать кого-нибудь их этих сотрудников, но тут отец положил руку мне между лопаток и подтолкнул вперед, так что никакого выхода у меня не оставалось – и я пошел вниз по трапу.

Так я родился второй раз.

Нас рассадили по автобусам и развезли по сборным пунктам в городе. Я смотрел в окно, в отчаянных поисках хоть чего-нибудь, что помогло бы обрести надежду. Но увидел лишь несколько зданий по пути в город. Пейзаж был тоскливым, все вокруг было изрыто воронками, оставшимися со времен Корейской войны. Как только мы прибыли, нас допросили чиновники, определявшие для нас вид работы и жилье. Вот так просто. Я поверить не мог, что отец воспринимает это настолько равнодушно, даже, пожалуй, как должное. Когда его спросили, где он хотел бы работать, он просто сказал: «Где угодно. Я ничего о Северной Корее не знаю, поэтому готов ехать куда угодно и работать, где угодно». Я не узнавал отца – он был так уверен в себе, так оптимистично настроен, но я все равно не мог поверить, что он просто отдал и себя, и всех нас на милость каких-то чиновников.