Художник зыбкого мира - Кадзуо Исигуро

Когда ее бар еще только открылся, его со всех сторон так и теснили разнообразные кафе и закусочные, и я хорошо помню, как некоторые сомневались, что ей удастся тут долго продержаться. Тогда по узким улочкам «веселого квартала» с трудом можно было протиснуться, не задевая бесконечные полотняные вывески, красочно расписывающие особую привлекательность данного заведения. Но в те дни посетителей хватало, чтобы заполнить любое количество подобных забегаловок. Особенно много народу было в теплые вечера; люди никуда не спешили, неторопливо переходя из одного бара в другой или просто стоя на проезжей части и беседуя с приятелями. Впрочем, автомобили давно уже не осмеливались здесь ездить; здесь, пожалуй, даже велосипед лишь с трудом сумел бы протолкнуться сквозь толпы беспечных пешеходов.

Я назвал это место «веселым кварталом», и здесь было где выпить, закусить и поговорить, – но больше ничего. Чтобы попасть в настоящие «веселые кварталы», нужно было ехать в центр города – там гейши, театры. Но я лично всегда больше любил здешние бары и кафе с их типичной публикой, очень оживленной, но вполне достойной – в основном людей нашего круга, художников, писателей, любителей жарких споров и шумных бесед, которые порой затягивались за полночь. Заведение, которое чаще всего посещала наша компания, называлось «Миги-Хидари» и выходило на мощеную площадь, образованную пересечением трех улиц. «Миги-Хидари», в отличие от большей части своих соседей, занимал довольно просторный двухэтажный дом, где вечно сновали бесчисленные официантки как в западной, так и в традиционной одежде. Я когда-то немного помог хозяину «Миги-Хидари» обставить конкурентов, и в знак признательности наша компания навсегда получила персональный столик в углу. Сколько же было выпито за этим столиком! Там со мною не раз просиживали вечера те, кого я считал своими лучшими учениками, своей элитой: Курода, Мурасаки, Танака – блестящие молодые люди, уже тогда имевшие весьма неплохую репутацию. Все они были большие любители поговорить, и я помню, какие страстные споры разгорались не раз в нашем уголке.

Синтаро, надо сказать, никогда не принадлежал к этой группе избранных. Лично я бы не возражал, чтобы и он к нам присоединился, но среди моих учеников было слишком сильно чувство иерархии, а Синтаро явно не считался достойным высшей ступени. Я хорошо помню тот вечер – вскоре после того, как Синтаро и его брат неожиданно заявились ко мне, – когда мне вздумалось рассказать об их визите. Помню, как смеялся Курода над радостью братьев по поводу обретения одним из них «ничтожной чиновничьей должности». Зато все они весьма почтительно слушали, как я вещал о том, что влиятельность и общественный статус человека могут возрасти совершенно незаметно для него самого, если он усердно трудится, ставя себе целью не повышение этого самого статуса, а то удовлетворение, которое получаешь, выполняя работу на максимально высоком уровне. Когда я умолк, один из моих учеников – разумеется, Курода – наклонился ко мне и сказал:

– У меня давно возникли подозрения, что вы, сэнсэй, даже не представляете себе, с каким огромным уважением относятся к вам жители нашего города. Между прочим, случай, о котором вы только что рассказали, как раз и есть свидетельство того, что ваш авторитет вышел далеко за пределы мира искусства и теперь ваше имя известно во всех областях жизни. Но до чего же типично для вас, сэнсэй, что вы с присущей вам скромностью даже не подозревали об этом и были, наверное, больше всех удивлены тем, как высоко вас ценят в нашем обществе. А вот для нас, здесь присутствующих, это отнюдь не удивительно. На самом деле, только мы, сидящие за этим столом, действительно хорошо знаем, до какой степени недостаточно даже это огромное уважение публики к нашему учителю. Я лично ни капли не сомневаюсь: ваш авторитет в обществе, сэнсэй, с годами возрастет еще больше, и мы с особой гордостью будем рассказывать всем, что когда-то считались учениками самого Мацуи Оно.

В общем-то, в этих словах Куроды не было ничего особенного; с некоторых пор мои ученики взяли себе за правило в определенный момент, когда все уже немного пьяны, произносить в мой адрес подобные пылкие речи. И тут уж с Куродой никто сравниться не мог, так что остальные воспринимали его как выразителя общего мнения. Я, разумеется, чаще всего пропускал эти славословия мимо ушей, но в тот раз – как и в тот полдень, когда Синтаро и его брат стояли, кланяясь и хихикая, у меня на крыльце, – я испытал теплое чувство удовлетворения и благодарности.

Не стоит, впрочем, думать, что я общался только с лучшими из своих учеников. Собственно, я и порог-то заведения госпожи Каваками впервые переступил, желая, насколько помню, провести вечер, беседуя именно с Синтаро. Но сегодня, когда я пытаюсь воскресить в памяти тот вечер, воспоминания о нем постоянно заслоняют звуки и образы других вечеров, связанные с нашим времяпрепровождением в «Миги-Хидари». Я помню свет фонарей над входом в «Миги-Хидари», смех и говор людей, запах пережаренной пищи, голос барменши, убеждающей кого-то, принявшего слишком большую дозу спиртного, вернуться домой, к жене, и бесконечное эхо шагов – стук деревянных сандалий по асфальту. Помнится, в тот теплый летний вечер я, не обнаружив Синтаро ни в одном из его излюбленных мест, некоторое время скитался по крошечным барам и кафе, где, несмотря на явное соперничество, все же правил дух добрососедства. А потому мне показалось совершенно естественным, что, когда в одном из них я спросил о Синтаро, хозяйка без малейшей неприязни посоветовала мне поискать его в «новом баре», который тогда только что открылся.

Госпожа Каваками, несомненно, могла бы перечислить немало тех маленьких усовершенствований в облике ее заведения, которые она произвела с годами. Но, на мой взгляд, там и сейчас все выглядит практически так же, как в тот летний вечер. Стоит войти, и в глаза сразу бросается стойка бара, освещенная теплым светом низко подвешенных светильников; остальная же часть помещения как бы скрывается в полутьме. Редкие посетители в основном предпочитают устраиваться за стойкой, в озерце света, что создает в баре атмосферу душевной близости и уюта. Я помню, как с удовольствием осматривался, впервые попав туда, да и сейчас, несмотря на те колоссальные перемены, что произошли в мире, бар госпожи Каваками по-прежнему мил моему сердцу.

Однако вокруг него от прежней жизни почти ничего не осталось. Выйдя за порог бара, вы можете оцепенеть от изумления, решив, что за выпивкой и не заметили, как вас занесло куда-то на самый край цивилизованного мира. Все вокруг превращено в пустыню, заваленную обломками. Только уцелевшие остовы домов на заднем плане напоминают о том, что вы находитесь почти в центре города. «Военная разруха» – так называет это госпожа Каваками. Но я-то помню, как гулял здесь сразу после капитуляции и многие из этих домов еще стояли. И «Миги-Хидари» был на месте, хотя окна в нем выбило взрывами, а полкрыши провалилось внутрь. И я тогда все спрашивал себя, проходя мимо этих изуродованных зданий, смогут ли они вернуться к прежней жизни? А потом заглянул туда как-то утром – и увидел, что бульдозеры уже все сровняли с землей.

В общем, на той стороне улицы теперь один мусор. Нет, у властей, конечно же, имеются какие-то планы, но пока – вот уже целых три года! – смотреть там не на что. После дождя между кучами битого кирпича остаются глубокие лужи, которые подолгу не просыхают. В этих лужах плодятся комары, и госпоже Каваками пришлось даже затянуть окна противомоскитной сеткой, хотя, как она справедливо заметила, клиентов это может только отпугнуть.