Родительный падеж - Мила Иванцова

Придерживая халаты, неся свои пожитки, странная, но довольная процессия из шести женщин двинулась за медсестрой. Не так уж тяжелы были Иришины пакеты, но от их веса ощущалась боль в животе. Этого еще не хватало, кроме измученного пресса, до сих пор дерущего горла и распирающей груди, которая, впрочем, радовала своими новыми размерами.

Поднимались пешком по большой «парадной» лестнице. Здание старое, потолки высоченные, лестница тоже немаленькая — утомительный переход. Кто-то недовольно забурчал.

— Так, мамочки, кто тут недовольный — марш вниз, и до новой смены! Вот и делай добро людям! — отчеканила медсестра, которая возглавляла этот парад. Недовольных не оказалось. Их привели в пустую палату на два окна, побольше предродовой, поменьше послеродовой, и велели располагаться — через полчаса, ровно в двадцать один ноль-ноль, кормление — строго по графику. Из-за одной двери доносился разноголосый плач малышей.

«Наконец-то! — подумала Ириша и опять удивилась тому, что она — МАМА… Это было так странно. Это меняло сразу все в ее жизни. Дальше уже никогда не будет, как было. Хорошо ли это? Случается, дети, спеша вырасти, вдруг пугаются, ощутив себя однажды на пороге взрослой жизни. И мало кому удалось избежать тайного желания чуть-чуть притормозить этот процесс, задержаться еще немного в том времени, где ты еще ребенок, где о тебе заботятся, за тебя решают, а ты принимаешь это как должное, но еще и капризничаешь, недовольный своей ролью в этой игре… Она — мама. Взрослая. Теперь в ответе за своего малышика. Впереди — долгая жизнь.

— Давай займем кровати рядом! — вдруг услышала Ириша голос Светланы.

— Давай, можно будет поболтать, — сказала Ириша и вдруг ощутила дежавю — совсем недавно вроде они с подружкой так же выбирали и занимали кровати в начале смены в пионерском лагере. Смешная жизнь, как кубики с буквами, которые каждый раз складываются в разные слова из тех же самых картинок, просто порядок их другой…

Тумбочка им полагалась опять-таки одна на двоих. Новая тумбочка, новые тараканы, новая постель с уже примелькавшейся зеленой надписью «Минздрав СССР», причудливо переплетенной какими-то закорючками. Безнадежно застиранное и закипяченное, обветшавшее постельное белье шло мамочкам на прокладки. Странно вспоминать, но они были многоразовые и сдавались сестре-хозяйке под счет для дальнейшей обработки и возвращения в дело. Если учесть нетерпимость персонала к трусам, непосвященным представить принцип работы этой системы просто невозможно. Посвященным же лучше и не вспоминать, чтобы лишний раз не содрогаться.

Пока мамочки обживали новую палату, в коридоре раздался зычный крик:

— Кварц-зеленка! Зеленка! Все на выход!

Вышли. Хотя предчувствия были… Оказалось, что перед кормлением всем необходимо было смазывать грудь зеленкой, чтобы детишек ничем не заразить. Идея, конечно, оригинальная. Но ее исполнение — просто потрясающее, и на этой картине стоит остановиться подробней.

В коридоре стоит большая кварцевая лампа. Рядом — дородная медсестра в белом халате, в белой шапочке и в черных специальных очках. Напротив нее — штук пять стульев. Мамочкам, которые могли сидеть (некоторым разрешалось только стоять или лежать — после разрывов), полагалось, распахнув халаты и безразмерные рубашки, выставить свои налитые молоком груди, сесть в рядочек, закрыть глаза и минут пять посидеть так перед лампой. Те, для кого стул пока мечта, проделывали то же самое стоя. Очков, естественно, на всех не хватало. Поэтому их не давали никому, кроме медсестры, занятой на вредной работе с кварцем. Потом мамочки отходили в сторону, сменялись другими и строились в очередь на «помазанье», после чего следовали в палату, гордо неся перед собой разнообразнейшие по виду и размеру груди, с подсыхающими зелеными пятнами по центру каждой.

Ириша вспомнила, как однажды в детстве она попала в баню, в простую городскую баню в райцентре, где отдыхала с мамой летом. Тогда ее тоже поразило это художественное разнообразие и обилие форм. Она даже получила подзатыльник, потому что слишком уж громко выразила свой восторг:

— Ой, мама! Какая у этой тети большая и круглая поооопа!!!

Еще почему-то вспомнилась Сикстинская капелла… Женщины уже относятся ко всему спокойно-безразлично, даже от халатов не тошнит, и подобные процедуры не смущают, не удивляют и не смешат — надо так надо! Переживем, не то пережили. Скорей бы домой.

Вернулись в палату. По коридору пронеслась другая медсестра, велела всем снять халаты, повесить их на вешалку у двери, повязать косынки, вымыть руки и занять свои места — КОРМЛЕНИЕ! Ну, наконец-то!

В коридоре загремела большая тележка, похожая на длинный, раздвинутый для гостей стол, но на колесах и с бортиками. На этом столе — замечательное зрелище! — в ряд, плечом к плечу лежали груднички — полный стол, не меньше пятнадцати белых коконов с бирочками на пеленках. Подкатывая этот стол к двери палаты, нянечка выкрикивала фамилию мамы, та поднималась, показывала свою «этикеточку», получала долгожданный пакет и несла его на свою кровать. Выдав всем, катила чудо-стол к двери следующей палаты. Одни малыши плакали, другие безучастно дремали.

В палате их было шестеро — Ириша, Светлана, Армида и Вера (молодка, страстно хотевшая сына) — с дочками, Анжела и Ольга — с мальчишками. Выходит, на момент кормления их стало двенадцать! Каждая внимательно и с любопытством разглядывала свое счастьице, привыкая к нему, выискивая знакомые черты: «Носик папкин, губки — мои, бровки?.. Да наши бровки, чьими же им быть?!» Кроме мордашек, ничего не было видно, потому что детки представляли собой подобие «куколки» — туго спеленатые пакеты примерно одного размера, из которых выглядывали эти самые мордашки с большими щеками. Щеки у всех были приличные — нянечки умудрялись как-то так заматывать косыночки, а потом пеленки, что поджатые щечки производили впечатление довольных и сытых советских детей — лучших детей в мире.

Медсестра заглянула из коридора, настороженно зыркнула на Светлану (не откажется ли?), удовлетворилась увиденным и сообщила, что кормление длится полчаса и рассусоливать тут некогда. «Еще бы сказала, как это делается!» — подумала Ириша, но решила, как бывало раньше «в приличных гостях» за столом, не задавать вопросы, не спешить действовать, а приглядеться самой, как другие управятся с приборами. И то правда, что тут такого страшного? В кино что ли не видела: грудь дитю в рот — и процесс пошел, природа подскажет! Но ее-то малявочка безмятежно спит. И глазок не видно. Смешная — пушистые розовые, как персик, щечки, носик кнопочкой, губки бантиком… Жалко будить даже.

Мамочки приступили к делу. Кто сидя, кто лежа, опять же, чтобы швы не разошлись, пристроили малышей к груди, а те жадно засосали.

— Ёпэрэсэтэ! — взвыла Анжела. — Вот же мужичара! Как вцепился — жилы вынимает. А живот внизу как болит! Говорили мне подружки — возьми анальгину, а то как начнешь кормить, сразу матка начнет сокращаться. Это, говорят, хорошо, но болит же, блин!

Остальные тоже сказали, что чувствуется, но не так, чтобы нельзя терпеть. Ириша насторожилась. Грудь все больше наливалась и начинала побаливать. «Что же делать?» — подумала она встревоженно и опять огляделась. И тут же столкнулась с таким же растерянным взглядом Армиды. Ее дочка не спала, как-то нервно пыталась ухватить грудь, хныкала, а Армида никак не могла с ней справиться.