Родительный падеж - Мила Иванцова

Следующий этап — предродовая палата. В ней одно окно и четыре кровати, здесь обычно не задерживаются. Напротив через коридор — родзал, который пока страшная тайна… Ириша лежит тихонько, орать стесняется. Постанывает, когда невмоготу терпеть. Яблоки ест, когда легчает. Книжку читает английскую время от времени. Нянечка бурчит: «Грамотные больно стали! Рожать пришли, а гляди — книжки не наши читают. Ты, милая, так неделю не разродишься, потому что не про то думаешь!»

Рядом не на шутку орет еще одно чудо природы — молодая, экстравагантного вида даже в стандартном минздравовском халате, ярко-рыжая, с потрясающим маникюром «первородка», как здесь говорят. К ней то и дело подбегают врачи или акушерки, что-то дают выпить, что-то колют.

— Че орешь-то так? Что тебе, хуже всех, что ли? — постанывая, спрашивает Ириша.

— Нет, не хуже, наверное, — подмигивая, отвечает Анжела, — просто меня подружки научили: кто больше орет, тому и внимания больше. И правы были. Видала?! А ты читай, читай, может, поумнеешь!

Ириша обиженно отворачивается к окну и трет кулаком поясницу — скорей бы… Интересно все же, кто будет — мальчик или девочка? Хотелось бы доченьку. Такую малюсенькую, ласковую и смешную — в чепчиках, кружевах и бантиках… Впрочем, мальчики — тоже интересный народ. Но это игрушка для папы — пойдут машинки, футбол, рыбалка… Единственное, что определили точно, — не двойня. (УЗИ было тогда невиданной редкостью. Для особо приближенных.) Со сроком наврали, конечно. Сказали, что в новогоднюю ночь как раз. А вот вам — еще 24 декабря только. Будто ей, студентке, нужен был этот их больничный?! Все бегала, сессию досрочно сдавала. А может, оно и к лучшему — есть надежда дома Новый год встретить. Подошла нянечка, принесла передачку — мандарины, бульончик и записочку. И сказала, что документы ее уже подвезли, пусть не волнуется. Она уже и забыла об этой обиде, зато на этаже, как получили документы, так и успокоились и вовсе подходить перестали. Съела мандаринку, потом вторую. Поспать бы… Но какой тут сон — схватки все чаще, а врач, осмотрев, говорит, что рано еще. Из палаты в открытую дверь видны большие круглые железные часы на стене в коридоре. Как-то слишком медленно движется на них минутная стрелка.

Анжелу после стимуляции прижало так, что, взвыв не своим гласом (такого уже не подделаешь), она ухватила между ног подол рубашки и рванула на коридор. Там к ней кинулись акушерка и врач и увели в родзал. Вскоре, после суеты и душераздирающих животных криков, перемежающихся с вполне профессиональным человеческим матом, раздался писк новорожденного. Старушка-нянечка (местное радио) сообщила, что родился мальчик.

В палате появилась новенькая. Невысокая толстушка (там поначалу все толстушки) восточного типа. Познакомились. Армянка. Зовут Армида. Эта не лежала. Все ходила из угла в угол. Говорила — ей так легче терпеть, да и ребеночек скорее опускается. Только во время схваток замирала возле металлической спинки кровати, нагибалась к ней лбом, вцеплялась руками и стонала-бормотала по-своему. Подходили к ней тоже довольно часто. Обращались внимательно, заботливо. Не прошло и двух часов, как Армида родила девочку.

В предродовую никто не возвращался. Отмучавшихся, но счастливых мамаш через некоторое время увозили на каталке в послеродовую — большую-большую и многолюдную палату в конце коридора. А деток по какому-то оригинальному решению сразу же, едва показав родительницам, измерив и описав, уносили неизвестно куда и зачем. Ириша тоже стала ходить — лежать-то уже надоело, может, и правда процесс быстрее пойдет?

Вечерело. Она ходила по длинному широкому коридору, останавливаясь во время схваток, стискивая зубы и держась за живот. Когда отпускало, брела дальше, с любопытством первоклашки разглядывала все вокруг — таких же, как сама, беременных и уже родивших, которые еле бредут в сторону туалета, придерживая живот одной рукой, а халат — другой.

В торце коридора — большое окно. Там давно неподвижно стоит женщина, уткнувшись в стекло лбом и глядя на улицу. Ириша подошла к ней. На улице — никого, только снег да темный вечер. Постояла рядом. Взглянула на женщину. По лицу ее текли слезы.

— Что, очень больно? — спросила сочувственно Ириша. — Давно уже здесь?

— Два дня.

— И что — до сих пор никак?! — удивилась Ириша, прикидывая, что ее мучения тоже могут затянуться, зря она не послушала Анжелу.

— Да нет, все уже позади.

— Ой, так что же вы плачете? — спросила на «вы», потому что женщина показалась ей намного старше.

— Умер мой ребеночек. Задушили пуповиной, пока тянули, — прошептала женщина, и опять по ее лицу потекли слезы. — А теперь вот молоко прибывает… И зачем оно мне? Вряд ли будет у меня еще шанс, года не те. — Женщина всхлипнула и ушла в маленькую палату, крайнюю по коридору.

У Ириши ком подкатился к горлу от этих слов, и она похолодела от ужаса перед предстоящим. Смерть, как близкая реальность, как возможная спутница рождения, конец — неизбежность начала… Две крайние точки отрезка неизвестной пока длины. Страшно! Холодно… Одиноко… Хочется домой, к родным и любящим людям!

Повторились схватки, она вцепилась в подоконник пальцами и сжала зубы. Присела и заплакала от бессилия, боли и усталости. Так жалко себя… Через несколько минут отпустило. Придерживая живот, Ириша побрела к предродовой с непреодолимым желанием лечь и заснуть, если уж домой никак нельзя. Заглянула в приоткрытую дверь родзала — «Господи, что же они так кричат?!» Оттуда навстречу ей выбежала санитарка с эмалированным судочком в форме почки в руках. В нем было что-то ужасное — темно-кровавого цвета, мокрое и блестящее…

«Боже! Печень!» — ужаснулась Ириша. Ей стало совсем страшно.

Страшно ей было давно, как и всем, наверное, в первый раз, но сейчас ее охватил животный ужас. За этой широкой двойной дверью с выкрашенными белой краской стеклами творилось что-то необъяснимое.

Как могла быстро, дошла она до своей кровати и легла-притихла в плену своих мыслей, только шептала:

— Ребеночек мой! Деточка! Хоть бы уж скорее, и жива-здорова…

Но тут же отвлеклась от жутких мыслей — в палате опять пополнение. Новенькая была постарше ее, лет двадцати семи. Врачи говорили о крупном плоде, предлагали кесарево сечение. Та отказалась.

— Не могу я лежать долго после операции, мне помогать некому, муж сутками на работе, а еще дочка есть, четыре годика, расстроилась, что я завтра не смогу в садик на утренник новогодний прийти… Мне надо рожать естественным путем. Эх, дура, и что ж я сдобу-то так трескала?! Но уж очень хотелось! — развела руками новенькая.

Ольга, так ее звали, тоже долго не залежалась. Вторые роды, говорят, всегда скорее (в этот момент Ириша клялась всеми святыми, что с нее хватит и первых на всю оставшуюся жизнь). Примерно через час Ольгу увели в родзал. Орала она ужасно. Врачи суетились и нервничали. Ириша оцепенела и все время вспоминала женщину у окна. Через некоторое время из родзала раздался Ольгин крик низким голосом: