Родительный падеж - Мила Иванцова

В общей утренней кутерьме воспоминаний Ириша приметила, что женщина, поступившая рано утром, помалкивает, лежит, смотрит в потолок, что-то пьет… «Устала, наверное, совсем недавно еще родила. Сил набирается», — подумала она. Но теперь по холодным ноткам в голосе, заморозившем всякое движение в палате, стало ясно — это ОТКАЗ. Врач спросила:

— Вы не хотите перейти в отдельную палату? Я распоряжусь, чтобы ребенка положили с вами.

— Нам уроды не нужны! — прозвучало в стерильной тишине твердо и однозначно. — Я подпишу все бумаги. Отпустите меня домой!

Ириша встретилась глазами со Светланой. Обеим стало жутко…

Вскоре эта женщина все же перешла в другую палату, но, как поведала нянечка, ребеночка признавать и кормить отказалась. С ее уходом неловкое молчание растворилось в тихих рассуждениях на тему. Оказалось, что под утро у нее родился мальчик с врожденным уродством — недоразвитие одной ступни, почти полное ее отсутствие. И женщина вроде здоровая, и семья с виду нормальная, говорили сестрички. Взбрыкнули где-то хромосомы — и все. Жутко, конечно, горько. Но чтобы так — «Нам уроды не нужны!»… Говорят, муж приходил, говорил с заведующей в таком же тоне: «Один ребенок у нас уже есть, и поставить жизнь всей семьи на службу инвалиду мы не имеем морального права!» И оба родителя, посовещавшись, однозначно решили писать отказную, а остальным родственникам просили сообщить, что ребенок умер при родах.

Обговорив это событие со всех сторон, осудив большинством голосов эгоистическую позицию «сильно грамотных», палата зажила своей прежней жизнью, получая передачи и записки от осчастливленных отцов, от мам, вдруг ставших бабушками, от дедушек, называющих себя пока что в шутку бабушкиными мужьями, потому что к статусу «дед» и «баба» еще нужно было привыкнуть. Писались записки, раздавались указания по покупке необходимого и тогда еще дефицитного «приданого» для новорожденных — кому голубое, кому розовое… Начало прибывать молоко. Бывалые мамаши не дремали, они вместо того, чтобы отсыпаться после трудов праведных, сидели, согнувшись, на кроватях и старательно выдавливали из себя первые, самые ценные капли молока в двухсотграммовые майонезные баночки и… выливали в умывальник в углу палаты.

— А зачем ты это делаешь? — удивленно спросила Ириша у молодки, которая уже свыклась с третьей «девкой» и деловито мучила свою грудь.

— Зачем-зачем?! А как попрет — поймешь зачем. Чтоб густое молозиво не позабивало протоки, а то роды твои утренником покажутся против мастита, если запустишь…

— Аааа… — ответила с пониманием Ириша, впервые слыша такое умное слово, и взялась за английскую книжку. Но смысла в прочитанном она никак не могла уловить, потому что мысли ее вертелись все время вокруг другого. Во-первых, ей ужасно любопытно было опять увидеть своего малышика, а во-вторых, она все думала о том бедном ребеночке, который мало того, что с больной ножкой, так еще и мигом лишился обоих родителей. И что ему, несчастному, теперь в детдоме светит?

Со стоном поднялась с кровати, тело ныло, как раньше после хороших тренировок, замоталась в дурацкий халат без прежней брезгливости (все проходит) и собралась выйти в туалет, заодно прогуляться по коридору, оглядеть все новым взглядом. Возле двери увидела что-то лежавшее на полу, вроде тряпочки или клееночки, нанизанной на бинт. Наклонилась, подняла. Это была «этикеточка», такие в родзале вешали на руку маме и ребенку. Глянула на свою — на месте. Только хотела спросить чье, как вдруг поняла и сама — там было написано: «… (фамилия), МАЛЬЧИК, 26 декабря, 5:40, вес 3.500». Ириша положила эту штуку в карман и задумчиво вышла в коридор.

Проходя мимо предродовой палаты, увидела там одну тихо лежащую на кровати женщину, в родзале тоже было затишье. Врачи утром сменились. Вокруг новые лица. И даже освещение совсем другое. В огромное окно в торце коридора светило зимнее солнце, отражаясь от заснеженных крыш соседних невысоких больничных строений. У окна Ириша увидела силуэт вчерашней женщины. Подошла к ней. Молча стала рядом. Та опять смотрела куда-то за окно и думала про свое.

— Поздравляю с дочкой! — неожиданно сказала она Ирише. — Пусть растет здоровая, береги ее!

— Спасибо, — удивленно посмотрев ей в глаза, ответила та. — Я ее и видела-то всего пару минут, даже не разглядела как следует, унесли. А как у вас с молоком?

— Да вот, прибывает, сцеживаю. Сказали, таблетки какие-то купить, но я думаю — и так пройдет. Пить перестала. Впрочем, мне все равно… Уже…

Помолчали…

— Муж очень огорчился… У меня в молодости выкидыш был, потом долго не беременела. Второй раз еле-еле выносила с моим отрицательным резусом. И вот… тридцать мне уже, так надеялись…

— Может, еще получится… — сказала Ириша, лишь бы не молчать и как-то утешить.

Она машинально достала из кармана «этикеточку» и, глядя в окно, стала мять ее в руке, как, бывало, отвечала в институте и от волнения теребила карандаш или ручку.

— Что это у тебя? — вдруг спросила женщина.

— Это? — словно очнулась Ириша. — Это… Как вам сказать… Это — горе…

— ?

— А вы не слышали утром, что случилось? — удивилась Ириша. — Отказничок это…

Она подняла глаза на женщину, но та не смотрела на Иришу, ее взгляд замер на этом клочке, который, будучи сам по себе ничем, вдруг вобрал в себя какое-то странное смешение событий и судеб и казался сейчас Ирише похожим на название фильма, за которым бывает так трудно угадать его содержание. Она протянула ЭТО женщине. Та, подняв глаза на Иришу, медленно приняла его двумя руками.

— Я с ними поговорила, с обоими. Муж мой им сказал четко: «Чтобы вас на нашем пути больше не было! Мы назад не отдадим. Вы поняли?» Так и порешили, — рассказывала Наталья, уже вечером вызвав Иришу в коридор из ее палаты. — Хорошо, что я таблеток не пила никаких… Если бы ты знала, как жадно он сосет молоко!

Она обняла Иришу, и обе заплакали…

— Будешь крестной? — спросила потом Наталья.

— Я не умею, — улыбнулась, шмыгнув носом, Ириша.

— Ну уж как-нибудь научишься, — тронула ее за плечо Наталья. — Я тоже не по этим делам. А вот муж рассказал, что его бабуля звонила, как узнала, что у нас сын родился, сказала, что сегодня католическое Рождество. А мы и не знали. Видишь, как получилось! — И они опять заплакали, обнявшись. А на улице под фонарями блестел снег.

Кто-то бросил снежком в окно.

— Мой пришел! — оживилась Наталья, оглянувшись. — Надо ему черкнуть, чтобы купил все, что нужно к выписке. Хлопот у нас теперь будет! Но, думаю, справимся. А ты иди, молоко сцеживай, а то намаешься с грудью. — Она соскользнула с подоконника и быстро пошла в свою маленькую палату, где лежала по-прежнему без соседок.

Но заняться грудью Ирише так и не пришлось. Только она вернулась, как зашла медсестра и зачитала список мамочек, которых переводят сейчас на третий этаж, к деткам. Ириша была в списке. Остальные побурчали и остались сидеть-лежать на своих местах. А названные счастливицы засуетились, перекладывая в пакеты свои чашки-ложки, бутылки с водой и соками, баночки с недопитым остывшим бульончиком, яблоки-мандарины, печенье, газеты, записки и всякую прочую дребедень, которой за сутки заполнились видавшие виды тумбочки. У Ириши и Светланы тумбочка была общая и не пустовала — к обеим сегодня уже не раз приходили, кричали в закрытые и законопаченные на зиму окна, махали руками, приносили передачи. Ириша заметила, что соседку проведывали подружки и бывший муж.