Боевой 1918 год - Владислав Конюшевский

Да ладно. Это дело уже прошлое, а вот настоящее… Так – если действительно предположить, что Сатихаарли не плод моего больного воображения, а суровая реальность, то получается очень интересно. Особенно со сроками жизни, глубинной памятью и прочими ништяками. Только что же именно та говорящая штука напутала, из-за чего я разговаривать разучился и тело как чужое ощущаю? Может быть, это потому, что не все в меня загрузилось? Я ведь видел на облачном экране – некоторые полоски не дошли до конца. Хотя вряд ли. Ну не должно быть хуже, чем было! По-любому не должно!

С другой стороны, там чем-то паленым стало вонять. А зная, что наверху разлилось черт-те сколько горящей нефти, могущей повредить тонкую старинную машинерию, то можно прикинуть, что именно из-за этого все по звезде пошло. Охохонюшки… вот такого совсем бы не хотелось. Неужели теперь до конца дней так и буду мычать и ыкать? Очень хочется надеяться, что очухаюсь…

Про сам факт переноса во времени я даже не задумывался. Это относилось к разряду вопросов: «почему в той ванне не было пыли?», то есть в принципе нерешаемых. Поэтому зачем голову ломать? Также не особо задавался вопросом относительно моего невольного напарника. Куда он делся? Да кто его знает? Или в ванне остался. Или в палеозой перенесся. Факт то, что его здесь нет. А на нет и суда нет. Сейчас лучше бы обдумать свое поведение в контрразведке. И что именно я контрикам писать (если сумею) буду.

Но особо обдумать линию поведения не получилось, так как незаметно для себя уснул. А когда проснулся, выяснилось, что мы приехали. Ну, не то чтобы прямо совсем приехали, а въехали в небольшой городок, или крупную станицу.

– Ык. Ух ух буэ?

Это я попытался поинтересоваться названием данного населенного пункта. Возница меня понял несколько превратно и, сурово качнув кнутом, ответил:

– Раньше надо было думать. А нонче терпи. До тюрьмы недалече осталось. Там и опростаешься.

Ну нет слов. Осталось только развести руками. Казаки же тем временем умчались куда-то вперед, лишь самый молодой продолжал сопровождать телегу. А мне осталось крутить головой, впитывая в себя российские реалии столетней давности. Ну, в принципе, реалии как реалии. Асфальта нет. Брусчатки тоже нет. Дорога – обычная грунтовка с ямками и ямами. Те ямы, которые поглубже, засыпаны щебнем. Неглубокие не засыпаны ничем. Вдоль дороги стоят дома. Деревянные, одноэтажные. При этом разной длины. На два окна. На три окна. На пять окон. Заборы в наличии. Где-то из почерневших досок. Где-то из вполне нормальных.

По обочине бегают редкие куры, активно разыскивая чего бы пожрать. Хотя не только по обочине. Вон и на дороге те же куры, выклевывают вкусняшки из лошадиных кучек. Собак хватает. Без привязи, но тихо себя ведут. Никого не обгавкивают, а лежат или лениво трусят по своим делам. Кстати, наличие свободно гуляющих кур говорит о том, что голода здесь еще нет. В противном случае их хрен бы кто со двора выпустил. Значит, временные рамки можно несколько сузить, в вилке от семнадцатого до девятнадцатого года. Ну, я так думаю…

Ближе к центру стали встречаться и каменные строения. Некоторые даже двухэтажные. Заборы, что характерно, стали гораздо ниже, а местами вообще превратились в декоративный штакетник. Интересно, у нас обычно наоборот – чем богаче владелец дома, тем забор выше. Но здесь, видно, богатеи еще не пуганые. Еще обратил внимание на то, что по сторонам дороги появились деревянные тротуары.

Людей тоже хватало. И на окраине, и в центре. Одетых бедно и побогаче. Много было народу в военной форме. Транспорт (исключительно гужевой) присутствовал. Гадил этот транспорт весьма активно, но я увидел, как облаченный в серый фартук мужик (наверное, дворник) довольно шустро собирал следы жизнедеятельности в большой совок. Интересно, а на въезде не наблюдал, чтобы так шуршали, и лошадиные лепехи спокойно себе лежали посередине дороги.

А мы тем временем, миновав небольшую церковь (возница, глядя на нее, размашисто перекрестился), свернули куда-то влево и вскоре остановились перед здоровенными воротами. Забор тоже внушал. Эх! Чувствуется казенный дух. За оградой – двухэтажное, в обшарпанной побелке здание. На окнах решетки. Во дворе (судя по солидному гавканью) сидит барбос. И не один. Помимо барбосов, есть и люди. Слышны голоса и связующий слова незамысловатый мат.

Возница через окошко в воротах быстренько договорился о пропуске внутрь. После чего, оставив меня под охраной своего казака, подкрепленного подошедшим местным солдатом, старый удалился внутрь здания. Правда, перед этим, кивнув в сторону деревянной будки, стоящей в дальнем углу большого двора, велел молодому:

– Этого мычальника до сортира проводи. А то он ерзал сильно.

Я, в общем-то, уже был не против посетить подобное заведение, поэтому двинул без возражений. Сортир оказался самым обыкновенным. Ничем не отличающийся от своих собратьев из будущего. Единственно, там не было ни газет, ни туалетной бумаги. Вместо этого стояла корзина с соломой. Блин! Представив себе процесс подтирания ломкой и колючей соломой, я передернулся. Тут, наверное, особо прокачанный скил нужен, чтобы подобное перенести. А старый анекдот, где говорилось – «могу предложить только наждачку», – заиграл новыми красками. Возрадовавшись, что мне только по-маленькому, быстренько сделал свои дела и был возвращен к телеге. Тем временем местный боец, которому наскучило стоять просто так, поинтересовался у казака:

– А чегой-то он у вас в одном мешке? Даже споднего нету.

Станичник, уже успевший скрутить самокрутку, затянулся, сплюнул и важно ответил:

– Дык и мешок наш. А ентого мы вообще в чем мать родила нашли. Вот и дали чой-нить срам прикрыть.

Солдат не унимался:

– А чо мешок-то? У вас в телеге вона сколько барахла…

Казак ощетинился:

– Ты на чужой каравай рот не разевай!

Но перепалка развития не получила, так как вернулся возница вместе с крепеньким младшим сержантом (то есть у парняги на погонах было по две лычки). Который и отконвоировал меня в здание. Там тоже особо не рассусоливали, и уже через пять минут я стоял в кабинете, разглядывая самого настоящего золотопогонного офицера. Как говорится, белую кость, голубую кровь. Это было даже несколько странно, так как все встречавшиеся до этого вояки ходили либо в казачьей форме, либо в мундирах с полевыми погонами.

Правда, канонический образ, воспетый в романсах, книгах и фильмах, слегка отличался от увиденного. Разве что погоны, с четырьмя звездочками, действительно были золотые. Аксельбанты отсутствовали. Бравости и подтянутости также не наблюдалось. Верхняя пуговица мундира расстегнута. Стоячий воротник слегка засален. Да и сам капитан ощутимо пованивал потом. Это я учуял, когда он, подойдя вплотную и покачиваясь с пятки на носок, стал брезгливо разглядывать меня в упор. Видно, придя к какому-то заключению, глубокомысленно протянув: «Мда…» – кивнул на установленную возле стола табуретку, скомандовав:

– Сесть.

Я сел. Офицер тоже уселся за стол, приготовил лист бумаги, начав допрос: