Я не такая. Девчонка рассказывает, чему она "научилась" - Лина Данэм

* * *

Мастурбации я научилась летом после третьего курса, прочитав о ней в книге для подростков, где давалось следующее описание: «Ты трогаешь интимные места, пока тебе не станет очень приятно, так, будто ты всласть чихнула». Идея вагинального чиха вызывала в лучшем случае замешательство, в худшем — отвращение, но лето было таким скучным, что я решила проверить свои возможности.

Через несколько дней я провела клинические испытания в единственной ванной нашего летнего дома, которая запиралась на ключ. Лежа на банном коврике, я работала руками, меняя ритм и силу нажатия. Ощущение было приятное, когда трешь ступни, бывает похожее. Однажды, лежа на коврике, я подняла глаза и обнаружила визави: детеныша летучей мыши, повисшего вниз головой на карнизе для занавески. В полной тишине мы одинаково ошеломленно таращились друг на друга.

И вот на исходе лета я дождалась награды за тяжкий труд — пережила тот самый «чих», правда, он больше напоминал припадок. Полежав немного, чтобы прийти в себя, я встала и вымыла руки. Перед тем как спуститься вниз, изучила свое лицо — не застыла ли на нем какая-нибудь странная гримаса, но нет: я по-прежнему выглядела как дитя своих родителей.

Теперь я повзрослела, но иногда во время секса невольно припоминаю обстановку ванной. Сосновая обшивка потолка, сучковатая, изъеденная, как швейцарский сыр. Мамино фигурное мыло в ящичке над ванной, стоящей на изогнутых ножках. Ржавое ведро для туалетной бумаги. Чувствую запах дерева. Слышу, как плещут весла на озере и как моя сестра возит взад-вперед по веранде трехколесный велосипед. Мне жарко. Хочется что-нибудь съесть. А главное, я одна.

* * *

Окончив колледж и водворившись в родительском доме, я не перестала практиковать совместное спанье — Бо, Кевин, Норрис, — и оно сделалось предметом жарких споров. Мама страдала не только от того, что в дом зачастили незнакомцы, ее возмущало мое пристрастие к такой неблагодарной деятельности.

— Лучше бы ты с ними трахалась! — говорила она.

— Ты не обязана давать всем ночлег, — говорил отец.

Они оба не понимали сути. Совсем не понимали. Неужели им не бывало одиноко?

Помнится, в седьмом классе мы с моей подружкой Натали каждую пятницу и субботу ложились спать у нее в гостиной. До часу или двух ночи мы смотрели «Субботним вечером в прямом эфире» или юмористический канал, ели холодную пиццу и наконец вырубались на раскладном диване, а проснувшись на рассвете, наблюдали, как Холли, старшая сестра Натали, со своим парнем-альбиносом крадутся в спальню. Наше почти семейное блаженство продолжалось несколько месяцев и казалось незыблемым, но однажды в пятницу, после школы, Натали хладнокровно сообщила, что «нуждается в личном пространстве» (ума не приложу, где двенадцатилетняя девочка подцепила эту фразу). Опустошенная, я вернулась восвояси, и моя комната показалась мне тюрьмой. У меня было идеальное товарищество, и не осталось ровным счетом ничего.

Под влиянием момента я написала трагический рассказ в духе Карвера о девушке, которая приехала в город, чтобы стать актрисой на Бродвее, но дала соблазнить себя прорабу и попала в домашнее рабство. Целыми днями она мыла посуду, жарила яичницу и воевала с квартирным хозяином. В финале она тайком звонит из телефонной будки матери в Канзас-Сити (где я ни разу не была). Мать объявляет, что отреклась от нее, и героиня уходит куда глаза глядят. Я не запомнила ни одного предложения, кроме концовки: «Она хотела спать, не чувствуя тяжести его рук».

* * *

Очень недолго я состояла в отношениях с бывшим телеведущим. Пережив трагический провал на заре своей карьеры, он переехал в Лос-Анджелес, чтобы начать новую жизнь. Я снимала тогда номер в пансионе, в комнате с бежевыми стенами и окном в садик, принадлежавший двум пожилым нудистам, отчаянно скучала и была не прочь целоваться. Тот человек еще смутно напоминал телеведущего из моего детства, и когда мы куда-нибудь отправлялись вместе, я часто следила за официантками и таксистами, ловя проблеск узнавания на их лицах. Но дальше поцелуев мы не зашли. На его душе, как он мне признался, оставили шрамы прежняя любовь, смерть собаки и какое-то событие, связанное с войной в Ираке (в которой, насколько я знаю, он не воевал). Мне нравилась его квартира. У него были лампы со стеклянными колпаками, седеющий черный лабрадор и холодильник, забитый бутылками «перье». В рабочем кабинете царил порядок, единственным украшением его служила грифельная доска, чтобы набрасывать мысли. Однажды вечером мы неслись на глиссере сквозь ливень, и он крепко держал меня за ногу, как мог бы держать отец. Мы совершили вылазку в Малибу и делились друг с другом мороженым. Когда он заболел атипичной пневмонией, я ухаживала за ним, кормила горячим супом, методично поила имбирным элем и ладонью пробовала температуру, пока он спал. Он предостерегал меня от необдуманных поступков. Ранний успех — страшная вещь, говорил он. Мне было двадцать четыре, а ему тридцать три (возраст Иисуса, сообщал он несколько чаще, чем нужно). В нем была нежность, нежность и надломленность, и таким же мне заранее представлялся наш секс. Мне не надо будет притворяться, как с другими. Может быть, мы оба поплачем. Может быть, заниматься сексом окажется не менее приятно, чем просто спать вместе.

В Валентинов день я надела кружевное белье и умоляла его перейти наконец-то к сексу. Мне был выдан длинный список трагикомических извинений: «Я хочу узнать тебя получше», «У меня нет презерватива», «Я боюсь, потому что ты мне слишком нравишься». Он принял снотворное, обнял меня и уснул. У меня же сна не было ни в одном глазу, и кожа под бельем зудела. И тут мне пришло в голову: это унизительно, асексуально, хуже того — скучно. Это не покой, а паралич. Отчуждение под видом контакта. Я медленно десексуализировалась и превратилась в плюшевого медведя с грудями.

Но я и женщина, и профессионал. Можете меня целовать. Можете видеть во мне кусок мяса, но уважайте мой ум. А я могу позволить себе взять такси и уехать домой. И я вызвала такси; печальная собака с еврейским именем смотрела, как я перепрыгиваю ограду и прохаживаюсь по тротуару в ожидании машины.

* * *

Предлагаю перечень тех, с кем делить постель нормально.

Сестра (если ты девочка) или брат (если ты мальчик), мама (если ты девочка) и папа (если тебе меньше двенадцати лет или ему — больше девяноста). Лучший друг. Плотник, которого ты подсадила в машину у палатки с лаймовыми пирогами в районе Ред-Хук. Курьер, встреченный тобой в бизнес-центре отеля в Колорадо. Испанская фотомодель, щенок, котенок, домашний карликовый козлик. Грелка-подушка. Пустой пакет от пита-чипсов. Любовь всей жизни.

И перечень тех, с кем делить постель ненормально.

Любой, кто дает тебе понять, что ты вторглась на его территорию. Любой, кто говорит, что «сейчас просто не в состоянии остаться один». Любой, кто не дает тебе почувствовать, что спать вместе — это самое уютное и чувственное, что можно придумать (разумеется, кроме вышеозначенных родственников; тогда им следует быть нежными, но сдержанными или слегка недовольными).

А теперь взгляни на того, кто рядом с тобой. Соответствует ли он этим критериям? Если нет, прогони его или уйди сама. Одной тебе будет лучше.