Маленькое Чудо - Патрик Модиано

Он продолжал рассказывать мне про степной фарси. Этот язык, говорил он, похож на финский. Такой же приятный на слух. В нем слышится ласковый шелест ветра в высоких травах и плеск водопадов.

В первое время я чувствовала странный запах на лестнице. Он шел от красной ковровой дорожки. Видимо, она потихоньку гнила. Кое-где уже просвечивали деревянные ступеньки. Столько людей поднималось по этим ступенькам, спускалось по ним в те годы, когда дом служил гостиницей… Лестница была крутая и начиналась прямо от входа. Я знала, что моя мать какое-то время жила в этой гостинице. Адрес был записан у меня в метрике. Однажды в поисках комнаты я читала объявления насчет аренды жилья и вдруг с изумлением обнаружила этот адрес в разделе «Однокомнатные квартиры и студии».

Я пришла в назначенный час. Краснолицый человек лет пятидесяти ждал меня на тротуаре. Он показал мне комнату на втором этаже, с крохотной ванной. Потребовал плату за три месяца вперед наличными. К счастью, у меня как раз оставалась примерно эта сумма. Он повел меня в кафе на углу бульвара Клиши, чтобы заполнить и подписать бумаги. Он объяснил, что гостиница закрылась и номера превращены в студии.

— В этой гостинице жила моя мать…

Я услышала, как произношу эту фразу, очень медленно, и сама поразилась. Какая муха меня укусила? Он сказал рассеянно: «Да? Ваша мать?» По возрасту он мог ее помнить. Я спросила, не ему ли принадлежала гостиница. Нет. Они с партнерами купили ее в прошлом году и отремонтировали.

— Знаете, — сказал он, — гостиница была довольно захудалая.

Весь первый вечер я думала, что моя мать, возможно, жила как раз в этой самой комнате. Выходит, именно вечером того дня, когда я в поисках жилья увидела в газете адрес — улица Кусту, 11, — и произошел щелчок. Правда, к тому времени я уже начала заглядывать иногда в старую… коробку из-под печенья, листать ежедневник и записную книжку, рассматривать фотографии… Прежде, должна признаться, я почти никогда не открывала эту коробку, а если и открывала, у меня не возникало желания читать какие-то старые бумажки. Я с детства привыкла к ней, она сопровождала меня всюду, как картина Толи Сунгурова, всегда была под рукой. Я даже хранила там какие-то дешевые побрякушки. На вещи, которые давно при вас, внимания не обращаешь. И если они вдруг пропадают, то выясняется, что некоторых мелочей вы не замечали. Так, я уже не помнила, как выглядела рама у картины Толи Сунгурова. И если бы я потеряла коробку из-под печенья, то не помнила бы, что на крышке была полуоторванная этикетка, где еще сохранилась надпись: LEFÈVRE-UTILE. Поэтому не стоит полностью Доверять так называемым свидетелям.

Получалось, что я вернулась к исходной точке, поскольку этот адрес значился в моей метрике как адрес матери. И наверняка я тоже жила здесь в раннем детстве. Однажды вечером, когда Моро-Бадмаев провожал меня домой, я рассказала ему все это, и он заключил:

— Итак, вы вернулись в старое родовое гнездо.

Мы оба расхохотались. Портал увит жимолостью, он так давно закрыт, что за ним выросла трава и уже невозможно его открыть, чтобы проскользнуть между створками. В глубине степей, под луной — замок нашего детства. А вон там, слева, по-прежнему растет старый кедр. И вот мы входим в замок. С канделябром пересекаем голубую гостиную, идем через галерею, где висят портреты предков. Ничего не изменилось, все вещи на своих местах, под толстым слоем пыли. Мы поднимаемся по парадной лестнице. Проходим коридор, и вот наконец-то детская. Так развлекался Моро-Бадмаев, описывая мое возвращение в родовой замок, как оно происходило бы в другой жизни. Но за моим окном лежала маленькая улочка Пюже, еще уже, чем улица Кусту, с которой она составляла почти правильный треугольник. Вершиной треугольника была моя комната. И ни ставен, ни занавесок. Ночью мерцающая вывеска гаража, чуть ниже, на улице Кусту, отбрасывала на стену возле моей кровати красные и зеленые отсветы. Меня это не раздражало. Наоборот, скорее успокаивало. Кто-то не забывал меня. Может быть, красные и зеленые сигналы приходили издалека, из той поры, когда моя мать жила здесь и, как я, лежа на этой же кровати, пыталась уснуть. Они зажигались, гасли, зажигались, убаюкивали меня, и я соскальзывала в сон. Зачем я сняла эту комнату, когда могла бы найти себе что-то в другом районе[4]? Но там не было бы этих красно-зеленых сигналов, ритмичных, как биение сердца, и которые, как я постепенно поняла, остались для меня единственными следами прошлого.

По будням я должна была ездить в район Булонского леса к богатым людям присматривать за их дочкой. Я нашла эту работу как-то днем, обратившись от безысходности в агентство по найму, выбранное наугад по справочнику. Агентство Тейлора.

Рыжий господин с усами, в клетчатом костюме принял меня в кабинете с темными деревянными панелями. Он предложил мне сесть. Я решилась сказать ему, что впервые обращаюсь за такого рода работой.

— Вы хотите бросить учебу?

Я удивилась. И ответила, что не учусь.

— Когда вы вошли, я подумал, что вы студентка.

Он произнес это слово с таким почтением, что я заинтересовалась, какой такой чудесный смысл он вкладывает в него, и искренне пожалела, что я не студентка.

— Пожалуй, у меня найдется для вас кое-что… три часа в день… сидеть с ребенком.

Мне вдруг показалось, что в агентство Тейлора давным-давно уже никто не обращается и этот рыжий господин проводит долгие часы в одиночестве, мечтая о студентках. На стене слева висело большое панно, где были изображены, очень тщательно, мужчины в костюмах метрдотелей и шоферов и женщины в форменной одежде нянь и медсестер — так, во всяком случае, я подумала. А внизу большими черными буквами выведено: АГЕНТСТВО АНДРЕ ТЕЙЛОРА.

Он улыбнулся мне. Сказал, что панно относится ко временам его отца и я могу не волноваться, форма мне не потребуется. Люди, у которых мне предстояло работать, жили в районе Нёйи и искали кого-нибудь присматривать за дочкой во второй половине дня.

Когда я пошла туда в первый раз, был дождливый день, в ноябре. Я не спала всю ночь, думая о том, как меня примут. Человек из агентства сказал, что родители довольно молодые, и дал мне листочек с их фамилией и адресом: Валадье, бульвар Мориса Барреса, 70. Дождь, который не прекращался с утра, вызывал у меня желание бежать прочь из этого города. Как только будет немного денег, уеду куда-нибудь на юг Франции или даже еще дальше, в жаркие страны. Я цеплялась за эту мысль, чтобы не пойти ко дну окончательно. Нужно было удержаться на плаву, набраться еще немного терпения. И то, что я обратилась в агентство Тейлора, — так это сработал в последний момент инстинкт самосохранения. Иначе в один прекрасный день у меня просто не хватило бы сил встать с кровати и выйти на улицу. Я еще помнила панно, висевшее на стене в агентстве. Рыжий господин очень удивился бы, скажи я ему, что ничего не имею против формы няни и тем более медсестры. Форма помогла бы мне взять себя в руки, как корсет, заставляющий при любых обстоятельствах держаться прямо. Впрочем, у меня все равно не было выбора. До этого мне дважды удавалось устроиться продавщицей, правда временно: один раз в магазин «Труа Картье», второй — в парфюмерию на Больших бульварах. Но в агентстве Тейлора мне предложили место, вероятно, более надежное. Я не строила иллюзий относительно своих возможностей. Я не артистка, как моя мать. В Фоссомброн-ла-Форе я работала в «Зеленом трактире», на главной улице. Там останавливалось много народу, в том числе и парижане. Работа была нетрудная. В баре, в столовой, иногда у стойки, где записывают приезжих. Зимой я разжигала по вечерам огонь в маленькой гостиной рядом с баром, обшитой деревом, где можно было почитать газету или поиграть в карты. Я проработала там до шестнадцати лет.