Княгиня - Петер Пранге

— Я… я рассчитывала… — смешавшись под пронзительным взором князя, пролепетала Кларисса. Запас итальянских слов куда-то улетучился. Это что же, гостеприимство на римский манер? Если да, то от него предстояло отказаться! Откинув голову, она ответила на безупречном итальянском: — Думаю, что сниму пару комнат в городе. Вы не могли бы порекомендовать гостиницу, донна Олимпия?

— Гостиницу, мисс Уитенхэм? — недовольно переспросил Уильям. — А как же моя работа? — Крючковатый нос теперь уже смотрел на донну Олимпию. — Дело в том, синьора, что я — писатель и согласился на это обременительное путешествие исключительно ради возможности создать литературное произведение, которое с нетерпением ждут в образованных кругах Англии. «Путешествие по Италии с описанием и учетом всех многочисленных искусительных и манящих соблазнов и обольщений, каковые в этой стране встречаются».

— О том, чтобы оставаться здесь, не может быть и речи, — не дал ему договорить Памфили. — Незамужняя женщина, разъезжающая в мужском платье! — Князь неодобрительно покачал головой, метнув взгляд на Клариссу. — Надеюсь, вы умеете читать и писать, не так ли? Не сомневаюсь, что в Англии и женщин этому учат.

— А здесь разве нет? — вопросом на вопрос ответила Кларисса.

Олимпия нахмурилась:

— Ты хочешь сказать, что умеешь читать и писать?

На лице княгини отчетливо читалось изумление.

— Конечно, умею! — ответила Кларисса.

— Как мужчина? — Олимпия секунду помедлила, будто догадавшись о чем-то. — И что… по-итальянски тоже?

— А как же? Ведь я говорю по-итальянски. К тому же итальянский — это забавная перемена, произошедшая с латынью, — добавила Кларисса с торжествующим видом, повернувшись к князю, — а ей обучил меня Уильям, когда я еще была ребенком.

Лицо Олимпии осветила теплая, почти нежная улыбка.

— Ты мне так напоминаешь твою мать, — призналась она, ласково похлопывая Клариссу по руке. — И еще немножко меня саму в молодости. Мне хотелось бы стать для тебя старшей подругой, как когда-то твоя мать была для меня. Во всяком случае, ты останешься у нас. Здесь более трех десятков комнат, и хотя не в каждой из них можно жить, все же парочка для тебя сыщется.

— А паспорт? — поинтересовался Памфили. — Вы забыли, что вашей кузине воспрещено пребывание в Риме? Если английский посланник узнает, что она находится под кровом нашего дома, это может возыметь весьма неприятные последствия — в первую очередь для моего брата.

— Предоставьте заботу о вашем брате мне! — отрезала Олимпия. — Не сомневаюсь, что он ничего не будет иметь против. — Нет-нет, не перечь. — Олимпия не дала Клариссе и рта раскрыть, видя, что та уже собралась что-то возразить. — Семья — святое понятие для нас, римлян! К тому же, если мы, женщины, сами о себе не позаботимся, кто это сделает за нас? Когда я была молоденькой девушкой, меня хотели против моей воли отдать в монастырь; лишь то, что я сражалась как лев, и спасло меня — только потому Памфили и смог на мне жениться. На свое и на мое счастье, — добавила она, взяв на руки младенца, поднесенного ей кормилицей. — Не так ли, мой дорогой супруг?

Памфили снова мрачно уткнулся в тарелку с едой, а донна Олимпия принялась укачивать ребенка, что-то ласково нашептывая ему, и когда малыш заснул у нее на руках, стала покрывать его личико поцелуями.

Что за чудо эта женщина! Кларисса даже почувствовала себя виноватой, не сказав ей всей правды. Однако, отбросив в сторону мрачные мысли, девушка стала с отрадой и надеждой представлять, как будет проводить эти месяцы в Риме в обществе кузины. Они непременно подружатся! Клариссе достаточно было взглянуть на сидевшего с оскорбленным видом Памфили, чтобы окончательно поверить в это.

— Значит, решено? — еще раз обратилась к ней Олимпия. — Остаешься у нас?

— Да, досточтимая синьора, — ответил за девушку Уильям.

На строительной площадке собора Святого Петра — крупнейшей стройке Рима — работы замерли по случаю обеденной трапезы. Отложившие свой инструмент каменотесы и каменщики, отирая со лба пот, усаживались в боковом приделе громадного собора, чтобы там, в прохладе, закусить чем Бог послал. Среди них был и Франческо Кастелли, молодой каменотес из Ломбардии, в котомке которого вместо вина, хлеба и сыра лежали рисовальная доска и грифель.

— Эй, Микеланджело, что ты там малюешь?

— Нагих ангелов, разумеется, вон, смотрите, как глазеет, чистый святоша!

— Или Еву со змеем в обнимку?

— Нет-нет! Быть того не может — откуда ему знать, каково там, в раю!

Франческо не слышал колких фраз товарищей по работе. Пусть величают кем угодно, если им так уж хочется, пусть даже Микеланджело — он-то знает, что делает. Юноша использовал любую свободную минуту, в том числе и обеденный перерыв, для изучения архитектуры собора Святого Петра. Сосредоточенно и терпеливо выводил он колонны и арочные своды, стремясь проникнуть в тайну замысла создателя этого архитектурного шедевра — Божьего храма, Григорианской капеллы, где как раз находился сейчас Франческо, величественного купола, каменным небесным сводом возвышавшегося над средокрестием.

Франческо не собирался всю жизнь оставаться каменотесом, чтобы однажды кончить свои дни безвестным ремесленником, сраженным силикозом, как его товарищи, день за днем годами скоблившие камень для украшения созданных по чужим замыслам балюстрад. Нет, он, Франческо Кастелли, верил, что когда-нибудь станет зодчим, возводящим храмы и дворцы, и вера его была столь же непоколебима, как и твердая вера в триединого Бога. Поэтому он и расстался с родной Ломбардией; собрав однажды в непроглядную ночь свой нехитрый скарб, не обмолвившись словом с родителями, отправился сначала в Милан, а потом и в Рим постигать тайны архитектурного мастерства.

— Неслыханная наглость! Немедленно покиньте мою стройку!

— Вашу стройку? Это просто смешно! С каких это пор вы стали папой?

Громкая перебранка оторвала Франческо от его занятия. Возмущенные голоса доносились со стороны главного алтаря, с каждой секундой становясь все громче, все агрессивнее. Поспешно собрав принадлежности для рисования, молодой человек выглянул из-за колонны, отделявшей его от среднего нефа собора.

В крытом куполом помещении, святыне храма, у могилы апостола Петра Карло Мадерна, престарелый наставник Франческо, вне себя от гнева, воздел руки к небесам. Поднявшись с носилок, на которых его обычно доставляли к месту строительства, еле держась на ногах, старик нападал на разодетого точно павлин молодого человека, стоявшего, демонстративно скрестив руки на груди, с такой презрительно-высокомерной миной, будто он вот-вот сплюнет на пол.

Франческо знал этого человека, они с ним были почти ровесники; впрочем, его знал почти весь город. Джованни Лоренцо Бернини, молодой, но удачливый ваятель, успевший завоевать известность вышедшими из-под его резца мраморными фигурами. В свое время Мадерна познакомил их, однако Бернини предпочитал не замечать юношу, если им случалось столкнуться на улицах Рима.