Музей моих тайн - Кейт Аткинсон

— Что ж, — говорит Патриция, приклеив на лицо улыбку Банти, — я уже почти наелась, а ты, Руби?

— Да-да, — бормочу я, и мы быстро выскальзываем из кухни — до того, как сковородка просвистит в воздухе, метя в голову Джорджа.

В «пепельную среду» в воздухе разлит вполне подобающий этому дню покаянный настрой, но мы знаем, что надолго его не хватит. Наступление Великого поста знаменует также начало упадка Нелл: после блинной катастрофы она окончательно слегла и не встанет даже в понедельник Светлой седмицы. Где-то в середине поста, на Материнское воскресенье,[31]Банти демонстрирует циничное отсутствие материнских чувств тем, что запирает двери, — и Патриция не может, как обычно, вернуться крадучись в три часа ночи. Но Патриция не теряется — она встает под окнами, выкрикивая: «Проклятые буржуазные свиньи! Банти Леннокс, тебя первой поставят к стенке, когда придет революция!» Крики далеко разносятся в ночном воздухе тихого пригорода и, что неудивительно, вызывают большое недовольство соседей. По-моему, Патриция наслаждается происходящим и едва ли не обижается на меня, когда я бросаю ей собственный ключ от двери.

Мне же накануне Страстной пятницы приходится пройти через травмирующий визит к зубному врачу, доктору Джеффри, и расстаться с тремя, доселе бережно хранимыми, молочными зубами — я цеплялась за них, пока могла. Возможно, мне не хочется прощаться с детством. (А с другой стороны, может быть, и хочется.) Патриция очень добрая — она дает мне в обмен на зубы три шестипенсовика и ведет меня в кофейню «Акрополь» знакомиться с Говардом. Трудно поверить, что этот неловкий, длинный и тощий юнец, усыпанный прыщами, возводит ее к тем высотам страсти, о которых Патриция рапортует мне каждое воскресное утро, пока я лежу на своем невинном ложе и слушаю по радио программу «Легкий бит».

В пасхальные выходные дом наводняется гостями — они пришли попрощаться с Нелл, которая вот-вот решит, что «с нее хватит» жизни. От этой репетиции поминок у нас, помимо прочего, образуется куча пасхальных яиц. Приходят тетя Глэдис, дядя Клиффорд и Адриан, а также тетя Бэбс (одна, слава богу) и дядя Тед. Адриан уже совсем взрослый (ему двадцать лет), но по-прежнему живет дома. Он только начал работать учеником парикмахера. Он очень полезный гость — накрывает стол для чая и спрашивает у Банти: «Хотите, я буду мамочкой?»[32]Банти в шоке — впервые в жизни ей кто-то предложил поменяться ролями (видно, что это предложение для нее чрезвычайно заманчиво). Дядя Тед за спиной у Адриана подмигивает Джорджу, кладет руку на бедро и делает два-три жеманных шажка. Джордж гогочет, но когда дядя Клиффорд спрашивает, над чем он смеется, он лишь беспомощно мотает головой. Адриан привез свою собаку — робкого жесткошерстного терьера, которого Рэгз пытается разодрать в клочки.

Дядя Тед объявляет всем собравшимся, что наконец обручился со своей постоянной подругой Сандрой. Джордж спрашивает: «По залету?» — и все женщины сердито кричат: «Джордж!» Банти мгновенно переходит к делу и спрашивает, кто будет подружками невесты, а тетя Бэбс сидит молча, с самодовольным видом, потому что на ее близняшек в этой роли большой спрос. Даже я вынуждена признать, что они будут лучше смотреться на свадьбе, чем мы с Патрицией: мы неуклюжие, сутулые по сравнению с Дейзи и Розой. Они не приехали проститься с бабушкой — слишком заняты подготовкой к экзаменам на аттестат зрелости. Им уже пятнадцать лет, шестнадцатый, и я их давно не видела. Патриции — семнадцатый год. Она любит Говарда, «Кампанию за ядерное разоружение» и Битлов — они сменили Элвиса в наших непостоянных сердцах. (Патриция содрала со стены в своей комнате все фотографии Элвиса — черно-белые, где он прекрасен до слез, — и заменила бодрыми ухмылками ливерпульской четверки. Бедный Элвис.) Патриция умудряется за четверть часа нахамить всем — двум тетям, двум дядям, кузену и даже собаке (насколько я помню, это связано с предложением вступить в Коммунистическую партию), и я получаю три лишних пасхальных яйца: все так сердиты на Патрицию, что ее яйца достаются мне. Но какая польза человеку, если он приобретет три пасхальных яйца, а сестру свою потеряет?

Джордж, дядя Тед и дядя Клиффорд собираются на кухне вокруг принесенной Тедом бутылки виски и с головой уходят в обсуждение животрепещущих тем: 1) следует ли Джорджу построить патио на заднем дворе, 2) манеры нашей новой соседки миссис Ропер кормить грудью своего младенца в оранжерее, смежной с нашим двором, исторгая у зрителей крики «черт побери», в которых восхищение смешано с отвращением, и 3) как лучше всего ехать отсюда до Скотч-Корнер.

Я сбегаю наверх, чтобы оказаться подальше от этих взрослых разговоров, но в спальне у Нелл меня подстерегает еще более неприятная сцена. Банти, тетя Глэдис и Нелл (которой некуда деваться) рассматривают омерзительный стриптиз «только для женщин» в исполнении тети Бэбс. Она движется, как статуя на вращающемся помосте, и, оказавшись лицом к зрителям, заворачивает кверху темно-синий кардиган и белую блузку. Мы видим: с одной стороны — большую, отвисшую грудь зрелой женщины, а с другой — ничего, кроме сморщенной кожи и мешанины шрамов. Банти и тетя Глэдис втягивают воздух, сложив рты в трубочку, как рыбы на суше, а Нелл тихо стонет. Я быстро выхожу. Я еще даже не обзавелась грудью — и тем более не думала о том, что можно ее потерять. Я сижу на лестнице, просовывая шоколадные драже из пасхального яйца в дырки от выдранных зубов. Потом мне становится скучно, я отыскиваю Патрицию и вручаю ей пасхальные яйца, которые принадлежат ей по праву.

* * *

Наши новые соседи — мистер Ропер, миссис Ропер и их дети, Кристина, Кеннет и Малыш Дэвид. Мистер Ропер — его зовут Клайв — бывший майор Королевских военно-воздушных сил, а ныне работает каким-то начальником на Британской железной дороге. Именно о таком мужчине всю жизнь мечтала моя мать. И действительно, после Нового года, когда Роперы въезжают в соседний с нами дом, Банти находится в фазе упадка и осыпает Джорджа градом замечаний вроде «Почему ты не можешь быть хоть немножко похож на Клайва Ропера?». Эти шпильки иссякают, когда в состоянии Банти намечается подъем, — где-то в районе Пятидесятницы. Банти уже не хочет, чтобы Джордж стал копией соседа, — она собирается наложить лапы на оригинал.

Я дружу с Кристиной Ропер только потому, что она рядом — от нее никуда не деться. Она годом старше меня и очень любит командовать — в каком-то смысле она больше похожа на Джиллиан, чем сама Джиллиан, с той только разницей, что Кристина очень некрасива, а Джиллиан была хорошенькая (хотя я готова это признать только теперь, после ее смерти). Кеннет младше меня на два года, и он словно экстракт из всех мальчишек, которые когда-либо существовали, эталонная модель, от сползших носков до полуобсосанной карамельки в кармане. Он противный, но безвредный. В отличие от Малыша Дэвида, у которого непрестанно капает изо всех отверстий, а лицо постоянно красное — либо от крика, либо оттого, что он «делает по-большому», если пользоваться отвратительной терминологией миссис Ропер. Миссис Ропер (Гарриет) — не из тех женщин, с которыми обычно дружит моя мать. Она больше похожа на военного майора, чем ее муж, — крупная, ширококостная, худая женщина с уверенным видом, очень громогласная и очень ярко выраженная англичанка. Так и ждешь, что она пороется в (вечно неубранном) доме и достанет ракетку для игры в лакросс или хлыстик для верховой езды, — но вместо этого она достает неаппетитного Малыша Дэвида или его неизменный атрибут — молочную грудь, покрытую синими венами и оттого похожую на выпуклую карту речного бассейна.