Музей моих тайн - Кейт Аткинсон

Это зрелище одновременно притягивает и внушает отвращение. Я первый раз в жизни вижу, как кормят грудью (у нас в семье это не принято). Кроме того, эта грудь неприятно контрастирует с уже совершенно плоской грудной клеткой тети Бэбс, которая лежит, бледней своей простыни, на койке в больнице в Лидсе, куда мы с Банти как-то в субботу едем по дешевым билетам с дневным возвратом (Патриция остается дома — голодать за Индию).

Незадолго до того я впервые вижу Банти с мистером Ропером. Мы с Банти зашли в автолавку «Коопа» и рылись в банках консервированного молочного пудинга, пытаясь выбрать между рисовым и манным, когда вдруг в фургон ворвался мистер Ропер в поисках стирального порошка — мужчина новой эры! «Здрааавствуйте!» — воскликнул он при виде моей матери. Он был элегантно одет — в трикотиновые брюки, спортивный пиджак в «гусиную лапку» и шейный платок. Банти вручила мне свою сумочку, чтобы я расплатилась за покупки, открывая ей возможность отдаться чарам мистера Ропера в глубине фургона. Диктуя водителю наш членский номер, я наблюдала за отражением в лобовом стекле и увидела, как мистер Ропер широким жестом поднес Банти красный пластиковый тюльпан — бесплатное приложение к коробке стирального порошка «Даз».

Я это видела своими глазами. Честное слово, тюльпан у мистера Ропера взяла не моя мать, а некое воплощение игривого девичества, очаровательное, полное жизненной силы, подобие Дебби Рейнольдс до того, как ее бросил Эдди Фишер.

Я боюсь за мать. Она входит в неизведанные, не нанесенные на карту дальние глубины космоса, где низвергаются метеоритные потоки и где кольца Сатурна, как мы знаем, смертельны.

Через некоторое время, в конце июня, происходит чудо — Джордж и Банти получают извещение, что меня приняли в гимназию имени королевы Анны. Уф, как сказал бы дядя Тед. Патриция, с другой стороны, безнадежно плохо сдала экзамены на аттестат зрелости. С большинства из них она просто ушла раньше времени. (Когда Банти в ярости спросила ее почему, она ответила только: «Не знаю».)

* * *

Этим летом мы не едем отдыхать из-за подступающей смерти Нелл. В качестве компенсации Патриция ведет меня и Кейтлин в кино, на фильм «Летний отдых» с Клиффом Ричардом. Патриция не любит Клиффа Ричарда — она недавно торжествующе принесла домой небольшую пластинку фирмы «Декка» на 45 оборотов в оранжево-белом полосатом конверте, восклицая «„Роллинг стоунз“!» с фанатичным блеском в глазах.

Нам пришлось изворачиваться, чтобы Кристина не прознала о нашем походе в кино: она пытается вклиниться между мной и Кейтлин, и я все время жду, что она влезет и все испортит. Впрочем, с этим справляется и Говард — он все время насмешливо фыркает, обращаясь к Клиффу, Юне, Мелвину и прочей компании. «Детский сад!» — громко объявляет он и переходит к каким-то странным зоологическим упражнениям с Патрицией, пока мы уныло жуем мятные лепешки. Из-за Говарда с Патрицией мы сели в задний ряд, и отсюда плохо видно экран.

Вскоре умирает Нелл. Последние слова, которые она обратила ко мне, лежа тенью в кровати, были: «Лили, побереги ботинки!» (см. Сноску (viii)). Ее самые последние слова (по рассказу Патриции, которая единственная была с Нелл в момент ее смерти) также не свидетельствовали о ясности сознания: «Миссис Сиврайт, давайте я помогу вам сделать чай для Перси». Мы идем проведать Нелл в похоронном бюро. Нельзя сказать, что она принимает нас радушно. Похоронное бюро выглядит совсем не так, как я думала. Я ожидала чего-то внушающего мистический ужас, как в церкви Св. Вильфрида, — темноты, благовоний, органной музыки, — а увидела хорошо освещенное помещение, стены, крашенные в лимонно-желтый цвет, бордовые занавески и жардиньерки с пластиковыми цветами, которые выглядят как бесплатное приложение к стиральному порошку «Даз». Кейтлин, которая поехала с нами за компанию, подозрительно рассматривает интерьер. «Без свечей?» — изумленно шепчет она. Кто же осветит бедной Нелл путь во тьму?

Патриция простужена, у нее красные глаза, но я не думаю, что она оплакивает Нелл. Мертвая бабушка выглядит почти так же, как и в последние недели жизни, — кожа, пожалуй, стала чуть желтей, и лицо приобрело поразительное сходство с черепахой, которая живет у Кристины Ропер. Мне очень жалко бабушку, но в то же время очень стыдно, что я не убиваюсь по ней так, как мы убивались по Любимцам после пожара.

Этот визит не требует особых усилий, мы смотрим из первого ряда (правда, без мятных конфет). «Ну что, хватит с вас?» — спрашивает Банти через некоторое время, и мы все соглашаемся, что хватит. Когда мы выходим из зала, Банти оборачивается и после недолгой паузы говорит: «Это была моя мать». У меня на затылке волосы встают дыбом, совсем как у Джун Эллисон из «Истории Гленна Миллера», которая шла по телевизору в прошлое воскресенье. Я точно знаю, с уверенностью провидца, что однажды тоже произнесу эту фразу, слово в слово.

* * *

Лето катится дальше — бескрайний океан пустоты, размеченный днями игр с Кристиной. Миссис Ропер вечно просит нас присмотреть за Малышом Дэвидом, а мы тратим много времени на то, чтобы от него избавиться. Наша любимая игра с ним — прятки. Игра заключается в том, что мы прячем его где-нибудь — в саду под изгородью, в сарае у Роперов, — а потом идем искать что-нибудь совершенно другое, например Рэгза или черепаху. В один памятный день (в моем календаре он отмечен как день Трафальгарской битвы) мы напрочь забываем, куда дели Малыша Дэвида. Если бы не Рэгз, лежать бы ему до сих пор в сушильном шкафу.

В жаркий, душный день в середине августа я захожу в гараж, ища что-то — собачий мячик, Малыша Дэвида, кто знает? Вместо этого я снова вижу Банти и мистера Ропера вдвоем. В тот день в гараже точно было на что смотреть и было что изучать — например, ворох нижнего белья, которое Банти обычно не демонстрирует. В жаркой летней полутьме гаража я вижу и нечто весьма неприятное, выглядывающее из трикотиновых брюк мистера Ропера. Может, Банти наконец нашла подобающий инструмент мученичества? По ее лицу, во всяком случае, похоже. Мистер Ропер, который как раз наяривает вовсю, вдруг замечает меня краем глаза, и маниакальное выражение у него на лице сменяется неверием в происходящее. «Здраааавствуйте», — задыхаясь, произносит он. Я, даже не пикнув, удаляюсь с места преступления.

Вероятно, Джордж смутно чувствует, что теряет жену, и потому пытается вернуть ее благосклонность экзотическим путешествием — точнее, походом в китайский ресторан на Гудрэмгейт. Это его первая ошибка: Банти не любит иностранную еду. Она никогда в жизни не пробовала иностранную еду, но точно знает, что она ее не любит. Вторая ошибка Джорджа состояла в том, что он взял с собой меня и Патрицию.

— Да уж, — произносит Банти, садясь за стол и рассматривая красную скатерть. — Здесь не как у нас, что правда, то правда.

С потолка вместо нормальных ламп свисают красные бумажные фонари с золотыми кистями. Я показываю на них Патриции, и она снисходительно улыбается. Фоном звучат заунывные высокие стоны струнных.

— Это место разукрашено как сам знаешь что, — говорит Банти, подозрительно откусывая от креветочного чипса.

Она выуживает из чашечки с жасминовым чаем цветок и критически разглядывает его в тусклом красном свете. Джордж заказывает нам «Обед из трех перемен на четверых» — креветочный коктейль, чоп-суи из говядины, кисло-сладкую свинину, чоу-мейн с курицей, консервированные личи и кофе.