Только для голоса - Сюзанна Тамаро

«Если бы вы пришли раньше…» — сказал доктор, безутешно глядя на меня. Я пожала плечами, как бы говоря: «Что поделаешь». Но все равно — ведь это его профессиональная обязанность — врач оставил мне ниточку надежды. Нужно срочно оперировать, чтобы помешать обезумевшим клеткам отправиться гулять по всему телу. Он дал мне направления на анализы. Я согласилась. На самом деле мне уже было все совершенно безразлично.

Когда объявляют о неминуемой смерти, многие словно сходят с ума. Плачут, отчаиваются, тратят все свои деньги на удовольствия. Другие неожиданно обращаются к Богу и находят последние силы в вере. Со мной не случилось ни того ни другого. Даже врач удивился. Его известие привело меня в состояние некой эйфории.

По дороге домой я задержалась у магазина цветов. И почти весь день провела, создавая новую композицию. Я впервые не повторяла то, чему нас учили на курсах. Расстелила сухие ветки, мох, ветки ягеля и поверх всего этого поместила голую веточку шиповника. Ярко-красные ягоды не подвесила, а разложила, слегка прикрыв мхом и землей.

Я так увлеклась своей композицией, что забыла поужинать. И наконец, вполне удовлетворенная, любовалась ею со всех сторон. Да, это была действительно превосходная икебана. И отнюдь не потому, что верно соблюдены все правила, а оттого что наконец-то я выразила то, что было у меня в душе.

Я дала ей название — «Под снегом».

В следующие дни я сдала необходимые анализы. А потом как ни в чем не бывало отправилась на этот конгресс в Хельсинки. Там, кто знает почему — из-за снега ли, из-за тишины? — я начала писать тебе это письмо. Жалею ли об этом? Нет, мне оно помогает, и этого достаточно. Завтра ложусь в больницу на операцию.

По возвращении из Финляндии — и почему я говорю тебе об этом только сейчас? — я не выдержала, пришла взглянуть на тебя. Под каким-то предлогом узнала у привратницы, где твое окно. Посматривая поминутно на часы, будто ожидая с кем-то встречи, я прогуливалась под ним весь день. Только около пяти заметила мелькнувшую за занавеской тень.

Я опять здесь, дорогой. Еще жива и по-прежнему ношу тебя под сердцем. Плод с обезумевшими клетками пустил ростки по всему телу, захватил сначала печень, а потом и мозг. В агентстве узнали о моей болезни. Альберто навестил меня в больнице. Не мог скрыть изумления. Все повторял: «Никак не могу поверить, ты так хорошо выглядела…» Естественно, он же не знал о твоей истории. Кроме моих отца и матери никто не знал о ней.

Если б ты увидел меня сейчас, не поверил бы, что я твоя мать, а решил бы, что это какая-то сумасшедшая старуха. Наверное, так и подумал позавчера, когда, выходя из дома, увидел меня, сидящую на скамейке напротив дома. Мы словно случайно встретились взглядом, и ты сразу же, скривив губы, отвел глаза. Ты прав, волосы у меня выпали, и кожа, словно желтая грязная обертка, покрывает костлявый череп. Мне хотелось броситься к тебе, обнять, ощутить жизнь в твоем теле. Но я опустила глаза, притворившись, будто ищу что-то на земле, и пошевелила ногой пыль.

Я больше ни с кем не вижусь, и никто из моих немногих знакомых не ищет меня. Столь очевидная смерть всех пугает. Я отказалась ложиться раньше времени в больницу. Ненавижу все эти приборы с проводами, бесконечные операции. Зачем отнимать еще несколько дней у жизни, которой и так почти не осталось? Однажды, в юности, когда еще понимала поэзию, я прочитала стихи одного венгерского поэта. Не помню, что там было в начале, но запомнила конец: «Я жил напрасно, но и смерть напрасной будет». Все последние дни эти строчки почему-то не выходят у меня из головы.

Чтобы незаметно видеть тебя, я стала носить с собой пластиковые мешки. Стою тут возле твоего дома и кормлю кошек. Каждой придумала имя. Когда приходят все сразу, называю их детьми. Ловлю тревожные взгляды привратницы в своем доме. Понятно, она думает, будто синьорина М. тронулась умом. Вижу, как люди на улице обращают внимание на мою голову, но это не сердит меня, а, наоборот, радует. Одним лишь своим дуновением смерть развеяла всю мою мудрость! Вскоре меня не станет. И какое мне дело до всего остального? Оставалась бы я мудрой, то написала бы тебе сейчас последние слова, те великие и прекраснейшие слова, обозначающие жизнь. Но мне только делается смешно. Наверное, это стараются обезумевшие клетки в моем мозгу. Кто знает?

Этой ночью мне приснился сон. Тот самый. Будто я долгие часы пробираюсь сквозь ужасную снежную пургу. На каждом шагу утопаю по колено в снегу. И продвигаюсь все с большим и большим трудом, все более теряя силы. Но вот вижу тот свет вдали и уже чувствую, как внутри меня возникает спокойное оцепенение от холода. Сжимаю зубы, собираю последние силы. Наваливаюсь на дверь всем телом, она не заперта, приоткрывается. В комнате горит очаг, на столе вино и суп. Ем, пью. Потом поднимаюсь на второй этаж, постель разобрана, на подушке лежит белая фланелевая ночная рубашка. Надеваю ее и исчезаю под пуховым одеялом. Рядом стоит зажженная свеча, а снаружи все еще бушует пурга. Лежа с открытыми глазами, принимаюсь считать падающие снежинки, что опускаются на крышу, и те, что ложатся на подоконник. Потом рассматриваю снежинки, покрывающие ближайший лес, вершины и ветви деревьев, землю вокруг. И оказываюсь под плотным белым снежным покровом. Ломаю ледяную корку и опускаюсь еще ниже, туда, где лежат желуди, семена, где кроются соки растений, готовые проснуться весной. Вижу свернувшихся в клубок спящих змей и распластанных, будто мертвых, лягушек. Не понимаю, а что же такое я сама — то ли червь, то ли всего лишь взгляд, а может, муравей. Там, под землей, я двигаюсь совсем легко. Вроде лежу в постели и в то же время не в постели, я там, под землей, и одновременно повсюду. Дышу. Внезапно свеча гаснет, и я засыпаю. Сплю и вижу сон, будто я сплю. И только тогда все понимаю.

Утром у меня уже почти не было сил подняться с постели. Я с трудом открыла шкаф и достала голубую распашонку и штанишки, разгладила их ладонью, завернула сначала в красивую бумагу с цветочками, потом в более плотную, оберточную. Проверила, есть ли в сумочке два билета на автобус. Выбрала самое дальнее почтовое отделение, а обратный адрес написала вымышленный.

Служащая в окошке спросила, нет ли внутри письма, я сказала: «Нет, никакого письма там нет». Тогда она бросила пакет на весы. От его удара я вздрогнула. Заметив это, она с тревогой спросила: «Там что-то хрупкое?»

Еле слышно я произнесла: «Очень хрупкое».

Вчера пришли эти, с телевидения. Я ожидала их в два часа, они явились около четырех. Их было шестеро. И тотчас принялись искать электрические розетки. Пока устанавливали перед моим креслом кинокамеру, я сказала ведущей, что это мое первое в жизни выступление по телевидению. Уверены ли они, что именно я должна отвечать на их вопросы? Действительно ли я им нужна? Журналистка успокоила меня, сказав, что от меня лишь требуется говорить так, будто никакой камеры вовсе и нет. Мужчины между тем продолжали суетиться вокруг, и всякий раз, когда передвигали кресло или перекладывали какую-нибудь книгу, я вздрагивала. Вовсе не из опасения, будто они что-то испортят, а из-за грязи, которая обнаруживалась при этом. Ты ведь хорошо знаешь, как я живу — всюду столько пыли, но как объяснить им, что у меня самой уже нет сил и не осталось никого, кто помог бы прибраться в доме? Ты, молодая, наверное, посмеешься, ах какие глупости, скажешь. Ведь правда? А я все же чувствовала себя весьма неловко. И все оттого, что меня так воспитали когда-то. Что поделаешь… Поэтому, когда включили все лампы, я попросила взять в кадр только мое лицо и ничего больше, чтобы не видно было ни комнаты, ни книг, ни скульптур моего мужа. И еще я поинтересовалась: «Это пойдет прямо в эфир?» Они засмеялись. Нет, передача состоится месяца через три, может, через четыре. Если мне что-то не понравится, они потом вырежут. Можешь узнать, так ли это? Они, конечно, пообещали, но не очень-то я им верю…