Уроки зависти - Анна Берсенева

Но она повторилась, встреча, и человек этот колотил сейчас Саню кулаками в грудь, и рыдал, и бился, и ненавидел его за то, что он не дал ему убить другого человека.

– Ненавижу тебя! – выкрикнула Люба.

И вдруг почувствовала, что силы ее оставили. Из ее рук словно проволоку вынули, и они повисли как веревки, и кулаки разжались. И ноги подкосились.

Она шагнула назад, села на большой валун и закрыла лицо руками.

– Зачем ты мне помешал?

Она сама слышала, с какой глухой усталостью звучит ее голос.

– Люба, как бы ты жила, если бы убила?

Его голос звучал спокойно. Что-то еще было в его голосе, кроме спокойствия, но что, понять она не могла. Да и не хотела. Какое ей дело до его голоса, до него самого, до того, откуда он взялся ночью под окнами дома в Берггартене, откуда он взялся в Германии, вообще на белом свете!..

Он не дал ей убить Сигурда Яновского и вырвать таким образом из своего сердца леденящую ненависть, с которой невозможно было жить. И жить она теперь не хотела.

– Что бы ты делала? – повторил он.

Люба отняла руки от лица, посмотрела на него. Взошла луна, и лицо было видно во всех его чертах, в пронзительных контрастах света и тени. В нем было очень много жизни, и особенной жизни, Любе неведомой. В том состоянии, в котором она находилась сейчас – после сильного напряжения многих дней, после еще более сильного разочарования, которым напряжение это разрешилось так внезапно, – она чувствовала эту неизвестную ей жизнь ясно и остро.

Но ей не хотелось чувствовать жизнь! Ни свою, ни тем более чужую.

Однако ненависть, которая полностью поглощала ее всего полчаса назад, теперь исчезла – сменилась злостью. Не к Сигурду Яновскому – он каким-то странным образом вообще исчез из Любиного сознания, и на том месте, где был он, осталось лишь садняще пустое место, – а к этому так некстати явившемуся кавалеру; Люба приладилась так называть его в мыслях и упрямо называла.

– Я спрятала бы ружье, пошла в гостиную и ахала бы вместе со всеми над несчастным покойником, – глядя в его глаза сощуренными злыми глазами, отчеканила она.

– Допустим, – усмехнулся он. – Ты понимаешь, что через пятнадцать минут здесь была бы полиция?

– А я при чем? Нет оружия – нет отпечатков пальцев, нет экспертизы.

– Жаннетта, ты просто дура. – Он вздохнул. – Еще через пятнадцать минут они обнаружили бы твои следы под окном. Я уж не говорю о том, что от тебя бы порохом несло за километр.

Он был прав. Об этом она не подумала. Люба постепенно начинала понимать, что состояние, в котором она пребывала все время с тех пор, как мама рассказала ей, кто такой Сигурд Яновский, вообще не предполагало способности думать.

В какую-то запредельную область сдвинулось ее сознание, и обычный человеческий мир виделся из той области совсем другим, чем был на самом деле.

А теперь она вернулась обратно. И это далось ей так тяжело, что всю ее, не руки и ноги только, а вот именно всю, до донышка, охватила страшная усталость. Даже злости к этому Сане она больше не чувствовала. Ничего она не чувствовала. Ничего.

Судьба подала ей пустой знак. И ее саму опустошила насмерть.

– Помоги мне. – Люба произнесла это неожиданно для себя. Что-то другое она хотела сказать, но сказала это. – Я домой не дойду.

– Пойдем.

Саня взял ее за руки и поднял с валуна. Обнял за плечи и повел вверх по склону. Она шла спотыкаясь, цепляясь за полу его куртки.

Перед домом слышались голоса. Поочередно завелись моторы одной машины, другой. Гости собирались уезжать, Бернхард провожал их.

– Т-туда… – пробормотала Люба и слабо махнула в сторону заднего крыльца.

Что будет, если Бернхард увидит, как она входит в дом в таком состоянии? Люба не знала. Но знала, что взять себя в руки и притвориться бодрой у нее не получится.

Саня довел ее до задней двери. Она так и осталась незапертой с тех пор, как Люба вышла через нее из дому. Значит, Бернхард не выглядывал сюда, иначе не оставил бы дверь открытой.

– Куда ружье? – спросил Саня.

Оказывается, он подобрал с земли штуцер. Люба уже и забыла о том, что он отнял у нее оружие.

– Там шкаф. Сейф, – сказала она.

– Пойдем, покажешь.

Появление ее в доме с незнакомым человеком тем более не показалось бы Бернхарду обычным делом. Но и об этом она думать не могла.

Они вошли в кабинет. Люба достала из стола ключ, отперла оружейный шкаф. Саня положил туда штуцер. Она заперла шкаф и бросла ключ обратно в ящик стола.

– Ложись спать, – сказал Саня. Люба кивнула. Сил говорить у нее больше не было. – Где твоя комната?

Она покачала головой и побрела к спальне. Саня придерживал ее за локоть – она еле переставляла ноги.

Она вошла в спальню, не оглянувшись на него, услышала только, что входная дверь, ведущая в лес, открылась и закрылась за ним почти бесшумно.

В спальне Люба разделась и легла за минуту до того, как в комнату вошел Бернхард.

– Либхен? – удивленно сказал он, заметив ее в полутьме; свет она выключила, но луна светила в окно. – А я искал тебя в мастерской. Почему ты не зашла к нам в гостиную?

– П-простыла… – пробормотала Люба. – Знобит…

За три года, прожитые в Германии, она стала говорить по-немецки без затруднений. Но сейчас с трудом шевелила губами. Впрочем, и говори она по-русски, было бы то же самое.

– Давай я тебя посмотрю, – встревожился Бернхард.

– Не надо, – вяло проговорила она. – Сейчас пройдет. Я усну.

Для убедительности она закрыла глаза. И к собственному изумлению, действительно провалилась в сон. Мгновенно.

Нет, едва ли можно было назвать сном то состояние, в которое она впала.

Пять лет назад Любе удаляли аппендикс. Операцию делали под каким-то странным наркозом – она не забылась от него, а словно переместилась в другое пространство. В этом пространстве клубились темные и багровые облака, переливались друг в друга какие-то огнедышащие субстанции, бесконечно множились одинаковые сущности… Люба тогда еле дождалась, когда операция пройдет и весь этот ужас закончится.

И что-то подобное переживала она сейчас. Мир, в котором она оказалась, был страшен. И самое страшное в нем было не то, что он состоял из каких-то непонятных веществ и субстанций – Люба вообще не сознавала, из чего он состоит, – а то, что он был бесконечен.

Он нес в себе ужас, и этому ужасу не было конца.

Люба попыталась из этого ужаса вырваться – бесполезно. Она хрипела, стонала – никому не было дела до ее крика.

Наконец она взвыла, как одичалая собака… И села на кровати.