Уроки зависти - Анна Берсенева

Вообще вокруг Федора Ильича так или иначе вращались интересы всех трех девчонок этой компании: Люба была в него влюблена, Саша дразнила Любу, направляя на него все свое обаяние, а Кира не давала им рассориться.

Любу было жалко, потому что Федор не испытывал к ней ничего, кроме дружеской приязни. Это было видно невооруженным глазом и доводило ее до отчаяния, которое проявлялось во всем – в том, как она молчала по дороге в Шахматово и обратно, и в том, как накрывала на стол, пока все остальные были увлечены разговором, и в том, как сердито поглядывала на Сашу своими узкими черными глазами.

Похоже, она была просто задавлена комплексами. Причину этого Саня не понял – на его взгляд, внешность у Любы была в необычности своей интересная, и переживать ей на этот счет не стоило.

Непонятно было, умна ли она, но что проницательна – точно, этого нельзя было не заметить. Хоть она в основном и молчала, но вот когда затеялся, например, разговор про какого-то общего знакомого, сказала мимоходом:

– Он из двух зол всегда выбирает оба.

Это было интересно по сути и необычно по словам, и уж точно не должен был испытывать комплексы человек, способный делать такие наблюдения.

То, что она из-за чего-то внутри себя переживает – даже, может, просто из-за своего странноватого имени, – вызывало у Сани уважение: самоуверенность казалась ему признаком мелкотравчатости, а люди, в которых самоуверенности не было, сразу становились ему симпатичны.

В общем, Сашина компания ему понравилась. В ней было принято думать и говорить о том, чего нельзя съесть или надеть на себя; Саня ценил в людях потребность таких разговоров.

И когда Кира объявила засидевшейся на веранде компании, что пора спать, он даже почувствовал сожаление. И разговор, интересный для него, прервется, и придется ведь еще объяснять Саше, что не хочет он завершать такой хороший день обычным удовлетворением физиологической потребности, а ничего, кроме физической тяги, он к ней и не испытывает…

Но ничего ему Саше объяснять не пришлось.

Они ушли с веранды вдвоем, и вдвоем же дошли до конца коридора внутри дачного дома.

– Тебе сюда, – сказала Саша, указывая на дверь комнаты. – А мне на второй этаж. – Она вдруг посмотрела на Саню совсем просто, без привычного натиска обаяния, улыбнулась и сказала: – Ты не сердись.

– За что?

Он не мог не улыбнуться в ответ: без специального натиска обаяния в ней было еще больше.

– Что я тебя так нагло клеила. Я просто не сразу поняла, что ты талантливый, – объяснила она.

– При чем здесь талант? – удивился он.

– При том, что ты, значит, видишь меня насквозь! – рассмеялась она. – А я не сразу об этом догадалась. И спать я с тобой совсем не хочу, не думай!

Она повернулась и побежала на второй этаж по скрипучей деревянной лестнице. Саня стоял, прислушиваясь к дразнящему топоту ее ног и к еще более дразнящему ее смеху. Улыбнулся, головой покрутил и вошел в отведенную ему комнату.

Но заснуть он не мог.

Ум его взбудоражили разговоры, которые велись на веранде, – о скрытом очаровании вещей, осмысляемом японской философией, о лесах и туманах в блоковских стихах, о потоке Персеид, который нынешней ночью подойдет к Земле, о сути риска в человеческой жизни… Чем дальше они отодвигались по времени, эти разговоры, тем более важными ему казались, более редкостными и существенными.

А тело его было взбудоражено Сашиным кокетством. Все-таки что там ни говори про талант, который позволяет видеть человека насквозь, а хорошо было бы снять с этого человека соблазнительно просвечивающую батистовую блузочку, и губами коснуться груди, и… Саню даже в пот бросило от этих мыслей.

Он быстро встал, оделся и, не застегнув рубашку, вышел из комнаты.

Оказывается, не он один не мог уснуть этой ночью: на ступеньках веранды сидела Люба. Она сидела, опустив ноги в траву, и такая резкая беззащитность была в ее темном силуэте, что Сане стало ее жалко.

Он сел рядом и сразу почувствовал, что она охвачена тем, что называется тоской предутреннего часа. Саня по себе знал, что это самая безнадежная тоска из всех, какие подстерегают человека, потому что она не имеет рационального объяснения и вследствие этого не может быть преодолена усилием воли.

Но молчать рядом с нею было легко – видимо, потому что не было к ней той тяги, которая была у Сани к Саше, – и они долго молчали, опустив босые ноги со ступенек в холодную от ночной росы траву.

И вдруг Люба вскочила, как рукою чьей-то подброшенная! Он не понял, в чем дело, а она смотрела в небо, и подпрыгивала как маленькая, и кричала:

– Смотри, Саня, смотри!

Такое сильное выражение чувств было настолько неожиданно в ней с ее замкнутостью и зажатостью, что Саня сразу задрал голову.

Небо было прочерчено звездными линиями. Оно даже и не прочерчено было – тонкие острые всплески возникали на нем прямо сейчас, на глазах. Они появлялись, исчезали, на их месте сразу же возникали новые… Все небо сверкало звездным дождем!

Это и был поток Персеид, словно возникший, соткавшийся из вдохновенных ночных разговоров.

Люба так была этим потрясена, что даже за руку Саню схватила, подпрыгивая на ступеньках. Он встал, чтобы ее поддерживать, а то она ноги переломала бы от этих прыжков. Кажется, она даже про свою несчастную любовь к Федору Ильичу забыла в эту минуту – перешла в то состояние, в котором не бывает несчастья, а бывает только чистый детский восторг.

– Загадала желание? – спросил Саня.

Она отвела взгляд от неба, посмотрела на него и улыбнулась. Это была совершенно человеческая улыбка, без всякой уязвленности, подавленности – без всего, что, как ему показалось сегодня днем, составляло Любину сущность.

Она была двойная, вот что. Как ее имя – Жаннетта и Люблюха. Когда он понял это теперь, то почему-то обрадовался.

– Не-а, – с детской интонацией ответила Люба. – Не успела сформулировать.

Они снова сели рядом на ступеньки и стали разговаривать. Люба уже не испытывала к нему настороженности, и ему было с ней легко и даже радостно – непонятно, правда, почему.

Они даже не разговаривали, а просто болтали в темноте. О Любином необычном имени, о доме на углу Малой Бронной и Спиридоньевского, еще о чем-то подобном, что мгновенно возникает, когда мысли, и чувства, и речь текут без усилия.

Что-то в Любе было такое, что позволяло говорить с нею, как будто с самим собой.

Но что это в ней такое есть, Саня понять не успел – она вдруг вспомнила о чем-то прежнем, для нее мучительном, и сразу же закрылась, схлопнулась, как физическая величина, и только физической величиной сразу же и стала. И ушла в дом.

Что ж, бывают такие встречи – когда человек лишь на мгновение позволяет тебе увидеть яркий свет, сияющий у него внутри. И не обязательно такое должно повториться в твоей жизни, да и встреча с этим человеком не обязательно должна повториться.