Саван для соловья - Филлис Дороти Джеймс

— Ничуть. Я имею обыкновение оставлять дверь открытой в свое отсутствие, чтобы сестры могли пользоваться черным ходом. Это, по крайней мере, создает у них иллюзию личной свободы.

— Ценой ограничения вашей собственной?

— О нет. Само собой разумеется, они не заходят в квартиру. Я доверяю своим коллегам. И даже если бы это было не так, то здесь нет ничего такого, что могло бы их заинтересовать. Я храню все документы в своем кабинете в больнице.

Разумеется, она права. В этой квартире нет ничего такого, что могло бы заинтересовать кого-то, кроме него. Гостиная Матроны казалась ничем не примечательной и выглядела не менее скромной, чем его собственная в квартире на Куинхайт над Темзой. Возможно, это являлось одной из причин того, почему он почувствовал себя здесь почти как дома. Тут не было фотографий, которые могли бы навести на размышление; или заставленного накопленными за долгие годы безделушками бюро; или картин, способных выдать вкусы хозяйки; или каких-либо приглашений, свидетельствовавших о ее причастности к общественной жизни. Делглиш держал свою квартиру в полной неприкосновенности; одна только мысль, что кто-то мог бы входить в нее и выходить, когда ему вздумается, была для него просто невыносимой. Но здесь все имело куда более скрытный характер; независимость хозяйки охранялась столь ревностно, что даже ее личным вещам не позволялось выдавать ни одного малейшего секрета.

— Мистер Куртни-Бригс признался мне, что он был любовником Фоллон в самом начале ее обучения. Вы это знали?

— Да. Точно так же, как и то, что вчерашним гостем Мейвис Гиринг наверняка был Леонард Моррис. Сплетни по больнице разносятся со скоростью света. Не всегда можно вспомнить, кто принес последнюю скандальную новость; это просто становится известным, и все.

— И много у вас сплетничают?

— Возможно, больше, чем в другом, не столь затрагивающем человеческие чувства, месте. Вас это удивляет? Не следует ожидать большой разборчивости в средствах утешения мужчин и женщин, которым ежедневно приходится наблюдать за страданиями и постепенной деградацией человеческого тела.

Когда и с кем — или в чем, — подумал он, находит свое утешение она? В работе? В той власти, которую эта работа, несомненно, дает ей? А может, в астрологии, когда Матрона длинными ночами прослеживает траектории движения звезд? С Брамфет? Упаси боже, только не с Брамфет!

— И если вы думаете, что это Стивен Куртни-Бриге мог убить ее, желая спасти свою репутацию, сказала она, — то я в это не верю. Я знала об этой связи. Как и, не сомневаюсь, не менее половины больницы. Куртии-Бригса нельзя назвать особо осторожным. К тому же подобный мотив был бы важен лишь человеку уязвимому в общественном мнении.

— Каждый человек, в той или иной степени, уязвим перед общественным мнением.

Она кинула на него неожиданно острый взгляд своих невероятно больших глаз.

— Разумеется. Несомненно, Стивен Куртии-Бригс способен на убийство, чтобы не допустить личной трагедии или публичного позора, как и любой из нас. Но только не из-за боязни быть разоблаченным в том, что юная и привлекательпая особа соглашается делить с ним постель и что он, довольно уже немолодой мужчина, все еще способен брать от жизни радости везде, где может их найти.

Послышался ли ему в ее голосе оттенок презрения или даже негодования? Ему неожиданно вспомнилась сестра Рольф.

— А вы знаете о дружбе Хильды Рольф к Джулии Пардоу?

Она с горечью улыбнулась:

— Дружбе? Да, знаю и, думаю, понимаю их. Но я не совсем уверена, что вы это понимаете. Если их связь выплывет наружу, то обывательское мнение будет обвинять Рольф в том, что она развращает Пардоу. Но если эта юная особа и была кем-то развращена, то это произошло задолго до ее появления в больнице Джона Карпендера. Я не собираюсь вмешиваться. Все разрешится само собой. В течение ближайшего месяца Джулия Пардоу получит диплом квалифицированной медицинской сестры. Мне случайно известно о планах этой девушки, в которые не входит ее дальнейшее пребывание в нашей больнице. Боюсь, сестре Рольф ее отъезд доставит большое огорчение. Но мы должны быть к этому готовы.

Ее голос явно свидетельствовал о том, что она все видит и держит ситуацию под контролем. А также о том, что это не может являться предметом дальнейшего обсуждения.

Он допил свой кофе в молчании, потом поднялся, чтобы откланяться. Спрашивать больше было не о чем, к тому же он неожиданно почувствовал, что ее тон почему-то задевает его и даже воцарившееся молчание содержит в себе намек, что его присутствие докучает ей. Да и вряд ли оно могло быть желанным. Он уже привык к своей роли предвестника — в лучшем случае дурных новостей, а в худшем — большого несчастья. Но сейчас он решил не отягощать ее своим присутствием пи на одну минуту больше, чем это было необходимо.

Когда она поднялась, чтобы проводить его до дверей, он вежливо поинтересовался архитектурой дома и тем, как давно он находится в собственности больницы.

— Это трагичная и ужасная история, — сказала она. — Этот дом был построен в 1880 году местным мануфактурщиком, производившим пряжу и канаты, Томасом Найтингейлом, который выбился в люди и решил построить себе дом, соответствующий его новому положению. Название оказалось весьма удачным; однако оно не имеет ничего общего с Флоренс Найтингейл или же соловьем. Найтингейл жил в этом доме вместе с женой — детей у них не было — до 1886 года. А в январе того же года на одном из деревьев во дворе была найдена повесившейся девятнадцатилетняя служанка по имени Нэнси Горриндж, которую миссис Найтингейл взяла из приюта. Когда тело несчастной сняли с дерева, обнаружилось, что с девушкой плохо обращались, били и даже истязали на протяжении многих месяцев. Это были следы расчетливого садизма. Самое ужасное заключалось в том, что другие слугй, должно быть, знали о происходившем, но ничего не предпринимали. По их словам, с ними хорошо обращались; на суде они горячо защищали Найтиигейла, называя его заботливым и добрым хозяином. Это напоминает одно из тех современных судебных расследований по обвинению в жестоком обращении с ребенком, когда только один из членов семьи объявляется извергом, тогда как остальные виновны лишь в молчаливом соглашательстве с дурным обращением. Полагаю, они смакуют садизм со стороны или предпочитают умывать руки. И все же это странно. Ни один из них не выступил против Найтингейла, хотя общественное негодование не стихало еще в течение нескольких недель после суда. НайтингеЙл и его жена были осуждены и провели в тюрьме много лет. Как мне кажется, там они и умерли. В любом случае они больше ие вернулись в Найтингейл-Хаус. Он был продан вышедшему в отставку местному обувному промышленнику, который прожил в нем два года, пока ие пришел к заключению, что дом ему не нравится. Тогда он продал его управляющему больницей, прожившему здесь последние двенадцать лет своей жизни и завещавшему дом Джону Карпендеру. Этот дом всегда представлял определенную проблему для больницы; никто толком не знал, что с ним делать. Он не слишком-то подходит для школы медицинских сестер, но трудно сказать, для чего он вообще может подойти. Говорят, что ночью в это время года можно услышать, как в подвалах дома стонет дух несчастной Нэнси Горриндж. Сама я его ни разу не слышала. Но мы любим рассказывать эту историю своим студенткам. Этот дом никогда нельзя было назвать счастливым.