Немного ненависти - Джо Аберкромби

– Может, и так. Но их никто об этом не просит. Я просто не уверен… – Он нахмурился, глядя на полный амбар пьяных воинов, словно едва их видел. Словно он смотрел сквозь них Долгим Взглядом и видел позади что-то ужасное. – Не уверен, что у меня хватит крепости для новой схватки.

– Так, послушай-ка! – Она взяла руками его покрытое глубокими морщинами лицо и потянула к себе, свирепо рыча в него: – Ты – Ищейка! На всем Севере нет другого человека, у которого было бы столько крепости, сколько у тебя! В скольких битвах ты сражался?

Он слабо улыбнулся.

– Такое чувство, что во всех, какие только были.

– Так и есть, черт побери! Ты дрался рядом с Девятипалым! Ты дрался рядом с Руддой Тридуба! Ты побил Бетода в Высокогорье!

Он ухмыльнулся, лизнул свой острый клык.

– Ты же знаешь, я не люблю хвастаться.

– Человеку с твоим именем это и не требуется. – Она задрала подбородок и вся надулась, показывая, насколько гордится тем, что является его родней. – Ты побьешь этого Стура Сумрака с его жополизами, и мы повесим его среди колючек, и я вырежу на нем кровавый крест и пошлю его гребаные потроха его папочке!..

Рикке осознала, что выкрикивает это, рыча и брызгая слюной, потрясая кулаком перед его лицом, и заставила себя разжать пальцы и вытереть ими губы.

– …Или что-нибудь в этом роде, – неловко закончила она.

Отец был несколько ошарашен ее кровожадностью.

– Прежде ты никогда так не говорила.

– Ну да, потому что прежде я никогда не видела, как жгут мой дом! Раньше до меня не доходило, почему на Севере так любят междоусобицы, но теперь, кажется, я начинаю понимать!

Ее отец скривился.

– Я-то надеялся, что мои счеты умрут вместе со мной, и ты сможешь жить свободной от них…

– Ну, это не твоя вина! И не моя. Скейл Железнорукий напал на нас! Черный Кальдер сжег Уфрис! Стур гребаный Сумрак гонялся за мной по лесам! Они вытоптали твой сад…

– Прелесть садов в том, что они вырастают снова.

– Просто начинаешь чувствовать по-другому, – продолжала она, чувствуя, как от воспоминания снова вскипает гнев, – когда ты сидишь по шею в ледяной воде, оголодавшая, обделавшаяся, да еще и гребаные штаны натерли до крови, между прочим, и слышишь, как какой-то подонок хвалится тем, что он собирается с тобой сделать! «Сломай то, что они любят», так он сказал, и они, мать их, действительно сломали все, что смогли! Ну так я сломаю то, что они любят, и мы посмотрим! Я поклялась себе, что не успокоюсь, пока не увижу, как Стур подохнет, и клянусь, так и будет!

Отец Рикке вздохнул.

– Прелесть обещаний, которые даешь себе, в том, что никто не жалуется, когда ты их нарушаешь.

– Ха! – Рикке обнаружила, что опять сжала кулаки, и решила оставить их как есть. – Изерн говорит, я слишком мягкая. Избалованная.

– Бывают вещи и похуже.

– Изерн говорит, безжалостность – качество, которому благоволит луна.

– Может быть, тебе стоит быть поосторожнее с тем, чему ты учишься у Изерн-и-Фейл.

– Она хочет для меня только лучшего. И для Севера.

Услышав это, ее отец грустно улыбнулся.

– Хочешь верь, хочешь нет, но мы все хотим лучшего. Корень всех проблем в мире в том, что люди никак не могут договориться о том, что это такое.

– Она говорит, нужно превратить свое сердце в камень.

– Рикке. – Отец положил руки ей на плечи. – Послушай меня. За эти годы я знавал многих людей, кто это сделал. Людей, в которых было чем восхищаться. Они ожесточили свои сердца, чтобы вести людей, чтобы победить, чтобы править. И в конце это не принесло ничего хорошего ни им, ни тем, кто их окружал.

Он пожал плечами:

– Мне твое сердце нравится как оно есть. Может, если бы таких было побольше, на Севере было бы приятнее жить.

– Ты думаешь? – пробормотала она, нисколько не убежденная.

– У тебя крепкий хребет, Рикке, и хорошие мозги. Хотя ты и любишь их прятать – даже от себя самой, может быть. – Он оглядел помещение, полное орущих людей. – Сдается мне, когда все это закончится, им понадобятся и твой хребет, и твои мозги. Но и твое сердце тоже. Когда меня не будет.

Рикке сглотнула. Как обычно, попыталась превратить свой страх в шутку:

– Куда это ты собрался? В сральник?

– Сперва в сральник. Потом в койку. Не напивайся слишком сильно, ладно? – Он наклонился ближе, добавив вполголоса: – Превращать сердце в винный бурдюк тоже не стоит.

Она хмуро наблюдала, как он уходит. Он всегда был тощим, но жилистым и крепким, словно натянутый лук. Теперь он казался просто согнутым, хрупким. Рикке поймала себя на том, что гадает, сколько ему осталось. И что станется с ней, когда его не будет. Что станется с ними всеми. Если они всерьез рассчитывают на ее хребет и мозги, значит, проблем у них еще больше, чем она думала.

Трясучка сидел посреди амбара, хмуря брови. Место вокруг пустовало: с его репутацией большинство народа, даже когда они были пьяны, старались держаться от него подальше. На Севере было предостаточно опасных людей, но большинство были согласны, что Коул Трясучка – один из худших. Такие люди, несомненно, ужасное проклятье – вплоть до того момента, когда ты попадаешь в серьезную переделку и они оказываются на твоей стороне. Тогда лучше них никого не сыщешь.

– Привет, Трясучка!

Рикке хлопнула его по плечу, едва не промахнувшись. Счастье, что плечо было такое большое.

– Похоже, до тебя пока не очень дошло, что значит торжество. Мы празднуем мое героическое возвращение! Ты должен улыбаться! – Она взглянула на его обезображенное лицо, веко, нависшее над его металлическим глазом, и огромный шрам от ожога поперек щеки. – Ты ведь умеешь улыбаться, верно?

Он взглянул на ее руку на своем плече, потом перевел взгляд на нее. Улыбки на его лице так и не появилось.

– Почему ты никогда меня не боишься?

– Просто я никогда не считала тебя таким уж страшным. А этот твой глаз, он вроде как даже симпатичный. Такой блестящий. – Рикке потрепала его по обожженной щеке. – Ты всегда казался мне каким-то… потерянным. Словно потерял сам себя и не знаешь, где искать.

Она положила ладонь на его грудь.

– Но ты по-прежнему тут. Прямо вот здесь.

Трясучка казался таким потрясенным, как будто она отвесила ему пощечину. В его настоящем глазу даже блеснула влага – или, может быть, у нее просто плыло в глазах, потому что Коул Трясучка никогда не славился своей способностью плакать. За исключением случаев, когда его мертвый глаз начинал сочиться, но это совсем другое дело.

– Что-то сегодня многовато слезливых стариков вокруг, – пробормотала она, отталкиваясь от стола, чтобы встать. – Надо бы еще выпить.