Гранды. Американская сефардская элита - Стивен Бирмингем

по званию и учил других, которые решили учиться на его примере, пользоваться ложью как легким удобством, скандальным поведением, ведущим к разрушению добрых нравов, и попыткой покинуть корабль без разрешения старшего по званию». Это были гораздо более серьезные обвинения, чем те, которые выдвигались против него ранее, и к ним добавилось еще более тяжкое. Его обвинили в том, что он «пристрастился к пороку лжи».

Для защиты он обратился к единственному, как ему казалось, варианту. Он обвинил своих сослуживцев в антисемитизме. В конце процесса он вышел на трибуну и сказал:

Я принадлежу к вере, которая никогда не была терпимой в христианстве, пока Конституция Соединенных Штатов не поставила нас на один уровень с нашими согражданами всех религиозных конфессий. Мне нет нужды сообщать вам, что на языке праздного презрения меня называли «евреем!». Возможно, меня упрекали в этом те, кто не признает ни Бога Моисея, ни Бога Христа. Не могу ли я сказать, что я был отмечен общим презрением как еврей до тех пор, пока медленный и неподвижный палец презрения не очертил вокруг меня круг, включающий все дружеские связи, товарищей, привязанности и все прелести жизни, и не оставил меня изолированным и одиноким в самом центре общества.....

Быть евреем в нынешнем мире — это акт веры, который не может превзойти ни одно христианское мученичество, ибо во всех уголках земли, кроме одного, он заключается в том, чтобы быть исключенным почти из всех преимуществ общества. Хотя страдальцы моей расы пользовались доверием и уверенностью всех своих христианских ревизоров как их торговые агенты во всем мире, они были отрезаны от некоторых наиболее существенных преимуществ социального общества в Европе. Они не могут наследовать или завещать по закону, до недавнего времени они не могли быть присяжными заседателями или свидетелями. Они не могли воспитывать своих детей в своей вере. Детей побуждали отказываться от родителей и Бога, лишать отца его имущества; богатая еврейка могла быть изнасилована или украдена, и закон не давал никаких средств защиты... Эти душераздирающие жестокие различия постепенно и незаметно стирались неумолимым течением времени, но ни в одном случае они не были добровольно уничтожены актом христианского милосердия.

Но в присутствии этого суда я хотел бы обратиться с самым торжественным призывом к чистому и небесному духу всеобщей терпимости, которым проникнута конституция Соединенных Штатов; будь то военный трибунал американского флота, кто бы ни был обвиняемым, еврей или язычник, христианин или язычник, не должен ли он добиться справедливости, которая составляет основной принцип лучшей максимы всех их кодексов: «Поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы они поступали с тобой».

Речь Урии с его ссылками на «светскую компанию в Европе» и восхищенных еврейских девиц, должно быть, казалась совершенно не относящейся к делу. И хотя все, что он сказал, было правдой, и хотя в его высказываниях прослеживается многое из того, что он чувствовал в тот момент, до офицеров военного трибунала это, конечно, не дошло. В конце концов, в Америке начала XIX века понятие антисемитизма или даже религиозных предрассудков было настолько экзотическим, настолько далеким от того, о чем думали, говорили и читали большинство американцев, что для судей, рассматривавших дело Урии, обвинение в предрассудках выглядело просто нелепостью.

Суд быстро вынес единогласный вердикт: виновен. Урия был приговорен «к увольнению с морской службы Соединенных Штатов».

Это было ранней весной 1819 года. Ему было всего двадцать семь лет, а его военно-морская карьера, казалось, закончилась. Он надолго погрузился в депрессию и на долгие месяцы исчез из виду, не желая возвращаться в Филадельфию, где ему пришлось бы с позором предстать перед семьей. Почти два года он скитался по Европе. В какой-то момент, как писала много лет спустя его вдова, он жил в Париже, где «познакомился с титулованной дамой, которая его очень заинтересовала, и они очень полюбили друг друга. Лейтенант Леви женился бы на ней, но она отказалась вернуться с ним в Америку. Но поскольку единственной целью его жизни было продвижение по службе на флоте, он вернулся на любимую родину неженатым».

Он вернулся в Америку, потому что произошла удивительная вещь. Прошло двадцать три месяца, прежде чем материалы военного трибунала попали на стол президента для рассмотрения, но когда они были рассмотрены, Монро вновь отменил их, отметив следующее: «Хотя поведение лейтенанта Леви заслуживало порицания, считается, что его длительное отстранение от службы явилось достаточным наказанием за совершенный проступок. Поэтому приговор суда не принимается, и он возвращается на службу».

И снова его честь была удовлетворена. С другой стороны, теперь он обнаружил, что, куда бы он ни пошел, его репутация вспыльчивого человека преследовала его, и теперь от него ожидали истерик и пощечин старшим офицерам в перчатках. Вместо того чтобы стать совестью американских евреев, «ужасно вспыльчивый лейтенант Леви» становился чем-то вроде легендарной фигуры на флоте. Урию добродушно дразнили и подшучивали над ним, рассказывая о его дуэлях и многочисленных военных трибуналах, и подначивали в спорах. И поэтому неудивительно, что вскоре он снова вспыхнул.

На этот раз его противником стал лейтенант по имени Уильям Уивер. В присутствии одного из друзей Урии Уивер назвал Урию «великим мерзавцем» и «законченным негодяем». Его друг сообщил об этих оскорблениях Урии, который, как правило, был в ярости и немедленно написал Уиверу одно из своих возмущенных писем. Письмо осталось без ответа. Однако через несколько дней в одной из вашингтонских газет появилась статья, снабженная внушительным курсивом:

Если обвинения доказаны, то снисходительность военно-морских судов стала пресловутой, так что заседание военного трибунала обычно заканчивается выговором. Если же, что бывает очень часто, провинившийся офицер, как в одном из недавних случаев, попадает в кассацию, то он отправляется на работу с политическими друзьями своего племени и, нагруженный бумагами, представляется в Вашингтон, сильная рука исполнительной власти оказывается парализованной. Он не может утвердить справедливо заслуженный приговор, и преступник остается на свободе».

Очевидно, что речь идет об Урии. Статья была без подписи, но Урии удалось выяснить, что ее автором был Уивер.

Первым делом после восстановления в должности Урия получил назначение на корабль Spark, который должен был нести службу в Средиземном море. Он взошел на борт «Искры» в июне 1821 г. и оставался на ней до марта следующего года, когда корабль встал в док в Чарльстоне (Южная Каролина). За прошедшие месяцы Урия, казалось, только и делал, что очернял лейтенанта Уивера, высказывая всем желающим такие замечания, как: «Уивер — трус, проклятый негодяй, подлец и не джентльмен», «Уивер — изверг» и